— Тот, кто убийствами поддерживает свое безумие — фанатик, — говорит Грейсон, прерывая мои мысли. — Вы считаете себя фанатиком, доктор Нобл? Или просто… страстной?

Я сажусь ровнее, делая небольшие резкие выдохи, чтобы уменьшить давление в спине. С тех пор, как вчера вечером я сбежала от детектива, у меня началась полномасштабное обострение.

Я снова меняю положение и отвечаю:

— Вольтер.

Улыбка Грейсона отражается в этих ледниковых глазах.

— Все верно.

— Но вы процитировали его лишь частично. В первой части говорится, что энтузиаст берет восторг и грезы и воплощает мечты в реальность. Как вы думаете, в чем разница между энтузиастом и фанатиком? Как вы думаете, что хотел сказать Вольтер?

— Это не основы классической литературы. Я задал вам вопрос.

Я поджимаю губы. Мне не нужно много времени, чтобы обдумать ответ.

— Я со страстью отношусь к своему делу.

Он качает головой.

— Это шаблонный ответ.

— Так что же вы хотите?

Его взгляд останавливается на моем лице, и меня поразило напряжение, которое я там увидела.

— Мы еще не готовы к тому, что я хочу, — говорит он. — Начнем с того, чего я не хочу. Никакой отработанной или отрепетированной психочепухи. Будьте честны со мной.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя усталость от наших сеансов. Предполагается, что во время терапии сломается пациент, а не врач. Но его стены такие же прочные, как в тот день, когда он вошел в мой кабинет.

Я поднимаю папку с пола и кладу себе на колени.

— Вы хотите говорить прямо?

— Да.

— Поскольку вам не запрещено говорить то, о чем думаете, вы хотите того же от меня.

— Да.

Я смотрю на него.

— Скажите мне, Грейсон, каково это иметь возможность и силу просто выпаливать все, что у вас на уме, и не заботиться о том, как это воспримут.

Уголок его рта приподнимается.

— Освобождающе.

Я облизываю губы. У меня слишком пересохло во рту, чтобы говорить. Я позволила ему залезть мне в душу, и он наслаждается моим смятением.

— Это считается безумием? — Спрашивает он. — Это огорчает всех этих самодовольных хренов, на которых нам на самом деле наплевать?

— Свобода делать и говорить то, что хочет один человек, всегда беспокоила других, — признаю я, но тут же продолжаю. — Вам это может показаться бессмысленным, но именно поэтому общество предпочитает скрывать сокровенные мысли. Чуткий человек не хочет никого обижать или доставлять неудобства окружающим. Чтобы… вписаться, за неимением лучшего слова, мы должны… — я замолкаю, не в силах завершить мысль.

— Мы, доктор? — Грейсон придвигается вперед. — Скажите, что мы должны делать.

Я отбрасываю челку с глаз и поправляю очки.

— Управлять нашими страстями.

Он агрессивно смотрит, обезоруживающий взгляд словно препарирует меня.

— Как это сделали вы?

Я замираю от страха.

— Что?

— Вписались. Вы справились со своими страстями или просто живете в иллюзии?

Я с хлопком закрываю папку.

— Этот сеанс определённо двигается не в ту сторону, и поэтому он окончен.

Я встаю со своего места.

— Но у нас останется всего лишь одна встреча.

Обида в его голосе звучит настолько искренне, что я останавливаюсь. Поворачиваюсь к нему.

— Я уже закончила и подготовила все бумаги для суда. Нам больше не придется встречаться. — Я выдергиваю страницу из папки и вздрагиваю. — Черт. Порезалась бумагой.

На кончике пальца появились красные бусинки.

За секунды, за которые я оцениваю ранку, Грейсон двигается. Он хватает меня за руку и тащит к себе. Его хватка служит двум целям: не дать мне сбежать и заставить кровь прилить к ранке.

Он берет палец в рот. Рев наполняет уши, сердце бешено колотится от ощущения, как он высасывает кровь. Я чувствую это тыльной стороной колен, ощущаю электрический ток, пробегающий по телу, от которого подгибаются ноги.

— Остановись. — Еле слышно произношу я, но этого достаточно.

Грейсон отстраняется и отпускает мою руку. Он поднимает цепь с пола, скользит ею по ладони, затем потирает узор на замке.

— Боюсь, что, когда дело касается тебя, Лондон, я никогда не смогу обрести такой контроль.

Я отступаю, увеличивая расстояние между нами.

— Это не имеет значения. В любом случае, это конец.

В его бледных глазах вспыхивает гнев.

— Твоя ложь на меня не действует. Ты чувствуешь все то же, что и я.

Я качаю головой и отхожу еще на шаг.

— Неправда. И ты не можешь чувствовать. Ты не способен на это.

Помимо выброса адреналина в кровь я чувствую явный укол лицемерия.