— Здесь нет камер, — говорит он. — Никто не смотрит. Если ты думала, что они могут спасти тебя от меня.

Я кладу папку на стол, единственный щит, который у меня есть.

— Я знаю, что мы одни. Я попросила об этом. Но, находясь здесь… я несу большую ответственность за свои действия.

Он улыбается.

— Чувство вины не заставило себя ждать. Не так ли, детка?

Я поправляю очки, игнорируя его язвительный комментарий.

— Сегодня я пришла к вам, не как врач, не на наш последний сеанс, а как женщина, чтобы сказать, что все, что бы ни было между нами, кончено. Это вышло из-под контроля, и, может быть, это моя… Нет, я профессионал. Вина лежит только на мне. Я поступила неэтично, а то, что произошло вчера… было неуместным.

Он растягивает губы в улыбке, голубые глаза все так же холодны.

— Неуместно? Не думаю, что это подходящее слово. Это было чертовски сногсшибательно. Я попробовал твои желания на вкус. Я чувствую их даже сейчас. Эта темная навязчивая идея, которая развращает тебя, делает тебя моей.

Я упираюсь руками в край стола. Любовь к нему отправит меня прямиком за грань рассудка. Я должна освободиться от этого, освободиться от него.

— На суде я буду выступать за помилование, Грейсон. Принимая во внимание жестокое обращение, которому вы, вероятно, подвергались в детстве, а также условия воспитания, вы росли в идеальной — как по учебнику — среде, способствующей развитию психотического расстройства.

— Это твое профессиональное или личное мнение?

— И то и другое. С надлежащими лекарствами и терапией вы сможете приспособиться к нормальной жизни.

— К нормальной жизни… за решеткой.

— Конечно.

— По-настоящему садистский подход. И ты еще утверждаешь, что совсем не похожа на меня. Почему бы тебе заодно меня не кастрировать? Это было бы менее жестоко и гораздо менее мучительно.

— Я не знаю, чего еще вы хотите. Это все, что я могу вам предложить.

— Я хочу тебя. Ты мой доктор. Так будь гребаным доктором.

— Это невозможно. Я пришла сюда из вежливости. После суда вы больше никогда меня не увидите.

Он вскакивает на ноги. Моя реакция запаздывает, я слишком поздно вспоминаю, что он не полностью ограничен в движении. Когда он приближается ко мне, я отступаю назад.

— Грейсон, все кончено. — Я поднимаю руки. Кандалы на лодыжках замедляют его приближение, но не останавливают.

— Это никогда не кончится. — Он встает между дверью и мной. — Чтобы это закончилось, один из нас должен умереть.

От страха перехватывает дыхание.

— Позволь мне уйти.

— Мы оба не сможем хранить твой секрет, Лондон. То есть, если не проработаем его во время наших сеансов. — Он проводит пальцами по изгибу моей груди.

— О чем ты говоришь? — Мне приходится запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Чем ближе он подходит, тем меньше размером я чувствую себя по сравнению с ним.

Он прижал меня к стене.

— Небольшие городки такие консервативные, им сложно подозревать одного из своих. Никто не хочет думать, что среди них прячется убийца.

Я прижимаюсь спиной к стене, когда он возвышается надо мной.

— Но ты знала правду и сделала то, что у тебя хорошо получается. Соврала. И с тех пор ты лжешь. Даже самой себе.

Я сглатываю.

— Я сейчас закричу.

— Давай, — дразнит он. — И я соглашусь на интервью с первым попавшимся репортером и объявлю, что твой отец был монстром, которого ты прикончила.

Из комнаты словно исчез весь воздух. Флуоресцентные огни мерцают и гудят, мое дыхание становится слишком громким, пока я пытаюсь втянуть воздух в сжавшиеся легкие.

Он облизывает губы, его тело прижато к моему.

— Кусочки паззла были на виду… их просто нужно было соединить вместе.

— Ты сумасшедший. Ты бредишь. Построил вокруг меня альтернативный мир, который не имеет ничего общего с реальностью…

Он накрывает мои губы своими, заставляя замолчать. Поцелуй жесткий, чувственный и грубый. Я стону ему в губы, а потом упираюсь ладонями в его грудь и толкаю, разрывая связь.

Он снова садится, не отрывая взгляд от моего лица.

— Все те пропавшие девушки. Ты видела их? Видела, как их пытали? Как долго ты была соучастницей, прежде чем решила убить своего отца?

Стены белой комнаты начинают дрожать по краям. Покрываются красными трещинами. Я закрываю глаза. Чернила на руке горят. Я накрываю их ладонью и потираю обожжённую плоть.

— Три месяца.

Стоило сделать признание, как меня охватило чувство облегчения. Давление в голове немного ослабевает. Я открываю глаза. Ожидаю увидеть высокомерие на лице Грейсона, наконец-то сломившего меня, но он мрачно смотрит на меня с пугающим удивлением в глазах.