В такой позе она уязвима и обнажена, мой член пульсирует, когда я располагаюсь позади нее. Сердце бешено колотится. Я толкаюсь в нее до упора. Она вздрагивает от силы толчка, но затем вращает сексуальными бедрами, умоляя о большем.

— Черт побери, — выдыхаю я, вонзаясь глубже, прижимая запястья к центру стройной спины.

У нее вырывается гортанное проклятие, ее центр пульсирует и сжимается вокруг меня. Я как голодное животное, которое не чувствует сожаления, меня накрывает сладкой агонией желания одновременно наполнить ее и овладеть ею.

Я отчаянно трахаю ее. Я трахаю ее жестко. Прямо на холодной, твердой земле под открытым ночным небом, я занимаюсь любовью — единственным способом, который знаю, с женщиной, которая стала смыслом моего существования с тех пор, как я впервые попробовал ее на вкус.

На меня обрушивается оргазм. Я потерян. Я снова и снова как мантру произношу ее имя.

Она кончает бесстыдно. Она кончает, забыв о сдержанности. Она кончает с такой силой, что чуть не выталкивает меня, но я снова врезаюсь в нее, преодолевая сопротивление.

На несколько нежных секунд, пока мы с Лондоном приходим в себя, эфемерное блаженство сменяет боль, и я падаю на нее, тяжело дыша, накрывая ее рот губами, чтобы я поглотить каждую частичку ее и этого момента.

Эйфория.

Она толкает меня на землю и прижимается сбоку.

— Покой, — шепчет она.

Я обнимаю ее. Никогда раньше я не ощущал покоя. Я прижимаю ее к себе, позволяя этой чужеродной эмоции овладеть мной так же, как она завладела мной. Так мы лежим под красным навесом, пока ее дыхание не выравнивается.

Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Но слишком скоро мир и его постоянное давление напоминают мне, что у меня впереди еще много работы. И у Лондон есть только один способ стать полностью свободной.

ПЛАМЯ

ЛОНДОН

Лицо опаляет жаром как из печки. Поразительный контраст горячего и холодного вырывает меня из сна без сновидений, разрушая кокон спокойствия и удовлетворенности.

В кои-то веки разум избавлен от всех размышлений о прошлом и настоящем. Но затем в мысли просачивается реальность, увлекая меня в новое царство тревог.

Яркий оранжевый и красный мерцают у меня на веках. Я тянусь к Грейсону и слышу дребезжащий звон, когда холодный поцелуй металла обжигает стиснутое запястье. С трудом открываю глаза, внутри орет сигнал тревоги, кровь стучит в ушах, приливает к артериям.

Я чувствую себя дезориентированной. Одурманенной. Я несколько раз моргаю, чтобы прояснить зрение, и открывшееся передо мной зрелище оставляет дыру в моей груди. Высоко в утреннее небо вздымается огонь. Пламя контрастирует с темно-синим цветом и сливается с мозаикой красных и оранжевых рассветных облаков.

— Грейсон… — говорю я, от паники не способная вымолвить больше ни слова. Затем, когда я начинаю выкрикивать его имя, в меня врезается осознание того, где я нахожусь, и что происходит.

Я дергаю за наручники. Цепь опоясывает эшафот, приковывая меня к ловушке, которую мы с Грейсоном использовали, чтобы убить человека. За лабиринтом виднеется дом, охваченный огнем. До моих ушей доносятся треск и хлопки горящей древесины, а затем слабые звуки сирены.

Я в отчаянии оглядываю себя. Я снова одета в черное атласное платье, которое выбрал для меня Грейсон. В голове витает иррациональная мысль — что это, должно быть, еще одно испытание. Я поднимаю глаза. Один из ключей должен освободить меня. Только ключей больше нет.

В груди вспыхивает сосущая, резонирующая боль.

Грейсон сказал мне, что отпустит меня.

О Боже. Я же это не выдумала. Я же не нафантазировала все, что произошло между нами. Нет, мои воспоминания все еще на месте, нетронутые. Все произошедшее все еще со мной, и мой внутренний мир упорядочен как никогда ранее.

Нет только Грейсона.

Он отпустил меня.

Я тяну наручники, отчаянно пытаясь сбежать, найти его и…

И что?

Мы умчимся в закат, как ненормальные Бонни и Клайд? Убегая от закона, живя любовью, опасностями и… обидой. Это каприз маленькой девочки. А не реальная жизнь женщины.

Я опускаюсь на землю. Такое ощущение, что кости превратились в желе, а мышцы — в кашу. Реальность — в черную дыру.

Я была полностью поглощена моментом наслаждения, здесь и сейчас, но Грейсон думал наперед.

Тем не менее, он не оставил мне выбора. Он решил за меня.

Вспышки полицейских огней отражаются от сосен. По мере того, как пламя вздымается все выше, дым поднимается в утреннее небо, крики пожарных и полицейских, перебивающих друг друга, слышатся все ближе. На меня накатывает печаль. Поселяется у меня в животе. У меня под животом поселяется угрюмость. Острое и ужасающее чувство страдания.

Затем голоса доносятся до поляны.

— Доктор Нобл?

Тупые когти меланхолии тянут меня вниз. Я не могу ответить. Я не могу дышать.

— Доктор Лондон Нобл. Я нашел ее! С вами все в порядке?