«С другой же стороны я только создаю неприятности всем вокруг и у каждого встречного прошу помощи», — не без горечи подумала Лида.

Получалось, что все ее попытки преуспеть в этом деле оканчивались постоянным вмешательством кого-то, благодаря кому Лида и могла двигаться дальше. От свершившегося самоанализа у нее потяжелело на сердце и она не заметила, как во дворе кроме нее появился еще один бодрствующий жаворонок.

— А ты ранняя пташка, как я похгляжу, — вместо утреннего приветствия проговорила Ожина, отвлекая Лиду от ее размышлений. — Плоха кровать?

Лида тут же протестующе закачала головой.

— Нет, что Вы!.. Доброе утро… Просто я выспалась, — сказала она и добавила: — кажется, впервые за долгое время.

— Неудивительно, — Ожина самодовольно хмыкнула, — на воздухе-то, да после такого пиршества негоже жаловаться на что-то.

Лида и не собиралась ни на что жаловаться. Ее отмыли, накормили, дали чистую одежду и уложили спать в сухую теплую постель, на что ей жаловаться?

— Вы куда-то уходили так рано? — вместо всего этого задала она вопрос, заметив в руках у Ожины корзинку, а в ней пучки каких-то трав. — Точно!.. Я хотела попросить Вас кое о чем. У Вас есть какие-нибудь лекарства от кашля? Моей подруге нездоровится…

— Лекарств нету, но будут. — Иргийка потрясла корзинкой с травами. — Твоя подруга своим кашлем не давала мне всю ночь уснуть.

— Простите…

— В мужицкие тряпки выряживетесь, а заботиться о себе не учились, — отмахнулась Ожина. — Иди за мной, научу тебя полезным вещам.

«Полезными вещами» Ожина назвала умение кипятить воду и заваривать этой водой травы, которые она собрала. А собирать их, чтоб Лида знала, нужно ранним утром, пока не рассвело, иначе все их целебные свойства исчезнут, выжженные лучами утреннего солнца. В подобное верилось с трудом, но как верно рассудила Лида, иргийке было виднее.

К тому моменту как настойка была готова, на кухне появились все гости Ожины. Все они кроме разве что Трюфеля — выглядел он, как и подобает аристократу просто превосходно — заспанные и опухшие ото сна были усажаны хозяйкой дома за стол.

Вскоре был готов и завтрак.

Фалуде, герцогство Парфе

Джелато ненавидел прислуживаться перед кем-то. Особенно перед тем, с чьим существованием ничего не мог поделать. Первым в его жизни таким раздражителем был его собственный отец: строгий, деспотичный, презирающий всех и вся, подозревающий каждого второго в измене, слышавший за своей спиной каждый тихий вздох, казавшийся шепотом тех, кто строит против него козни. Истинный парфиец, в чьих жилах текла кровь Великого Парфе.

Будучи ребенком Джелато боялся отца, повзрослев — возненавидел, но бояться не перестал.

И какую же он испытал радость, когда ему сообщили о кончине старого герцога. Словами не передать, как в тот момент он был счастлив. Казалось бы, что вот она, долгожданная жизнь, в которой не было места унижениям. Жизнь, в которой он единственный господин, а все остальные — слуги, не смевшие сказать против его слова свое собственное.

Долгое время так все и было.

— Я сделал то, что ты просил. Но зачем все это?

В тронном зале не было никого кроме них, и Джелато изо всех сил старался не скрипеть зубами, смотря на то, как на его троне восседал этот зазнавшийся мальчишка. Человек.

— Ты так и не объяснил.

— А тебе нужны объяснения? — Паша безучастно разглядывал собственные пальцы, вытянув перед собой правую руку. — Это нужно для благого дела.

— Благого дела? Не понимаю.

— И не поймешь. Тебе не дано это понять.

Джелато сжал кулаки, но старался не измениться в лице.

Как же он ненавидел людей.

— Я не согласился с обвинениями княжеской семьи Цитрона в отношении Лидии, и теперь она избежит суда аристократов, по итогам которого ее бы казнили. — Джелато нетерпеливо кусал изнутри щеки, вновь становясь ребенком, на которого с трона смотрел властный правитель. — Я хочу знать, зачем? Нам нужны земли Марципана, чтобы расширить владения Парфе… Чтобы вернуть их обратно! Если бы… Если бы ее казнили!..

— Запомни, парфиец, — голос Паши прозвучал так глухо, то у герцога все внутри похолодело, — никто не причинит ей вреда. Я понятно объясняюсь?

Джелато опустил глаза, не в силах смотреть перед собой. Он боялся этого человека, зная о нем лишь то, что из уст в уста передавалось в его семье от одного герцога к другому. Он впитал этот страх с молоком матери, а те, кто правил до него, с молоком своих матерей.

Человек, видевший самого Великого Парфе.

Человек, знавший Великих правителей.

Человек, которого уже не должно было быть в живых.

Джелато боялся его всем сердцем, потому что видел в его глазах лишь бездонную пустоту, в которой был способен утонуть.