На последних словах голос юноши затих, и от того прозвучал грубее.

— Слуги боятся Вас, — обходя отцепившегося от её юбки Вольфбери, произнесла Рибес.

Она и сама боялась этого человека. Было в нём что-то странное, какая-то черта, неприсущая ни птифурцам, ни людям. Все слуги во дворце старались обходить стороной эту комнату, а некоторые даже поговаривали, что Паша по ночам бродил по коридорам словно призрак.

Рибес старалась не слушать чужих разговоров. Мало ли что болтали на кухне молоденькие служанки? Пустые разговоры, подслушанные то тут, то там, непонятно кем придуманные сказки. Но не могла она не согласиться с тем, что было в Паше что-то отталкивающее. Что-то, от чего смотреть на него совершенно не хотелось. Скорее всего… Да, наверное, так и есть, то была его улыбка. Изысканная улыбка, делавшая его и без того красивое, с правильными чертами лицо ещё красивее.

Паша был красив. Возможно не так красив, как первые красавцы во дворах всего Птифура, в чьих жилах текла драгоценная, поколениями взращенная знаниями, аккордами приятной музыки и вихрями танцев с первыми красавицами Птифура кровь, но назвать Пашу некрасивым язык не поворачивался. Он сладко говорил, играл с собственной интонацией, знал о манерах, двигался плавно, источая достойную аристократа ауру вокруг себя. И всё же вид его улыбки вызывал у Рибес на сердце чувство омерзения.

— О Вас среди них ходят дурные слухи.

Поставив поднос на стол, Рибес взяла в руки чайник и налила из него в чашку чай. Запах чабреца стал отчётливее слышаться в воздухе.

— Правда? — с детским озорством спросил Паша. — И какие же слухи обо мне пускают слуги, Рибес?

Паша обошёл стол и встал рядом с девушкой, пристально вглядываясь в её пылающие румянцем щёки. Рибес налила чай и поставила чайник обратно на поднос. Выпрямилась и повернула голову к Паше, её алые волосы, словно шёлковые нити, заструились по плечам и спине.

— Я далека от тех, кто их про Вас распускает. И я не стала бы слушать слухи о том, кто помог моему брату, — Рибес обернулась к вновь взявшемуся за игрушки Вольфбери, — полюбить его жизнь.

— Так значит, ты меня не боишься?

— За свою жизнь я много боялась, господин Паша, — призналась Рибес, и её щёки запылали ещё раньше, когда Паша накрыл её ладонь своей, — но Вас я не боюсь. Признаюсь, я Вас не понимаю, но точно не боюсь, ведь чувствую, что ни мне, ни моему брату Вы не желаете вреда.

Да, так и было. Пусть страх Рибес и жил в её сердце, она понимала, что те изящные улыбки, тот взгляд холодных глаз ещё ни разу не был обращён на неё или Вольфбери. А значит, ей можно было, не боясь играть свою роль при дворе герцога Джелато, оставаться подле Паши. Во всяком случае до тех пор, пока он не поможет Вольфбери избавиться от его болезни.

— От твоих слов у меня на сердце потеплело, — сказал Паша, проведя ладонью по щеке Рибес.

Девушка прикрыла глаза и тихо выдохнула, стараясь унять дрожь в пальцах. Ладонь у Паши была холодной, почти ледяной, будто только что покрывший дорожки снаружи лёд.

— Так уж и быть, прощу кухарку на этот раз.

Паша отступил на шаг, нашёл в кармане письмо из Цитрона и, ещё раз перечитав его, скриви губы в ничего хорошего не предвещавшей ухмылке.

— Ладно, посмотрим, что можно сделать с этим судом аристократов.

Марина поерзала на неудобной деревянной скамейке в купе третьего класса и обессиленно опустила голову на приоконный столик. Смотреть в окно ей надоело, заснуть не позволяло будоражащее сердце чувство, граничащее со страхом и жаждой приключений. Она много раз ездила к бабушке на поезде, а потому пейзажи за пределами вагона ей приелись. Оказалось, что природа Птифура немногим отличалась от природы таежных лесов, бескрайних полей подсолнухов и кукурузы. Краски, разве что, были ярче, а так… ничего особенного.

И все же сердце в ее груди билось в учащенном ритме, каблуки на туфлях нервно цокали по полу, будто вот-вот готовясь повести Марину в пляс.

— Кхе… Кхе… Кхе.

Когда Марина в очередной раз закашляла, Лида начала беспокоиться.

— Ты точно простыла, — с уверенностью сказала она.

Но кроме кашля, никаких других признаков простуды ни Лида, ни сама Марина не замечали.

Глаза у Мани не блестели, на щеках не играл румянец. Температуры и той не было, лоб Марины был прохладнее ледовой стружки с сиропом.

— Может, у меня на что-то здесь аллергия? — предположила Маня, улыбнувшись. — На сахарную пудру там… Или на что-то еще?

— При аллергии обычно чихают, — сказала Лида. — Да и соплей я у тебя что-то не вижу.

— Фу!.. — сморщив нос, воскликнула Маня. — Как ты можешь говорить о моих соплях? Давай о чем-нибудь другом.