— Я знаю, — он заразительно мне улыбается и выхватывает из-за спины огромный букет цветов. — Тебе нравятся гортензии? Я подумал, они выглядят достаточно симпатично, чтобы покорить твое сердце. — И протягивает их мне.

Я принимаю подношение с благодарностью, хотя и не без внутреннего напряжения: он что же, влюбился в меня? Быть такого не может.

— Прекрасные цветы. Спасибо!

— Это тебе спасибо… — И чмокает меня в щеку.

У меня потом полдня горело лицо: надеюсь, после клубничного подношения он не станет целовать меня в губы?! Даже не знаю, что мне со всем этим делать.

— Где мои цветы? — недоумеваю я вечером, когда собираюсь было отбыть домой. Патрик как раз взбивает яйца для омлета… и выглядит абсолютно невозмутимым, когда преспокойно пожимает плечами, мол, ничего об этом не знаю. Врет — вижу по глазам, которые упорно избегают меня. — Отойди! — оттесняю его в сторону и заглядываю в мусорное ведро. Так и есть: мои гортензии, поникшие и несчастные, лежат прямо посреди скорлупы от разбитых яиц… — И что все это значит? — только и осведомляюсь я, упирая руки в бока. — Зачем ты выкинул их в ведро?

Патрик наконец поднимает на меня глаза и говорит:

— Ты ведь сама намедни говорила, что терпеть не можешь гортензий…

— Ничего подобного я не говорила!

— Правда? — весьма правдоподобно удивляется он. — Наверное кто-то другой говорил… Прости.

Я вынимаю букет из ведра и расправляю измятые листья.

— Тебя сегодня опять подвезут? — как бы между прочим интересуется он.

— Не думаю… А что?

Он откладывает вилку в сторону и произносит:

— Слушай, Ева, я тут подумал, зачем тебе каждый день мотаться на другой конец города, когда у меня есть квартирка над гаражом, — мужчина смущенно потирает покрытые щетиной щеки. — Я раньше сам в ней жил, но после того, как мама… сама понимаешь… теперь она пустует, и ты могла бы…

— Квартира над гаражом? — переспрашиваю я, ощущая глухие удары крови в ушах. Он сказал, квартира над гаражом… Та самая! Как же мне хотелось ее увидеть… и вот, могу.

— Да, она небольшая, но уютная. Для тебя в самый раз… Хочешь посмотреть?

Цветы забыты… Кладу их на столешницу и утвердительно киваю. Патрик выуживает из шкафчика нужный нам ключ и ведет меня в то самое место, с которым у меня связаны самые болезненные и приятные воспоминания одновременно.

… Вспоминаю, как меня тащили прочь от дверей этого дома, захлебывающуюся слезами и своим детским, непреходящим горем, изливаемом в них, вспоминаю, как блестели глаза Патрика и как смотрела на меня фрау Штайн, холодно и с опаской, словно я была диким животным, готовым вот-вот наброситься на них с сыном. Вспоминаю ее пальцы на его руке, упреждающие беду пальцы…

Мы входим в гостиную, в ту самую, в которой мы с Патриком беседовали той ночью после моего побега, а вот и тот самый диван… Это словно удесятеренное в сотню раз чувство дежавю, от которого щемит сердце. Тот самый диван…

— Тут все немного устаревшее, я знаю: надо бы выбросить уже и этот диван, и старые запыленные кресла… даже эти паласы на полу выглядят пережитками далекого прошлого, — с поспешностью говорит мне Патрик, но я лишь впитываю глазами каждый осколок своего далекого прошлого и перебиваю его такими словами:

— Нет, мне все нравится. Не надо ничего менять ради меня…

— Так ты согласна переехать?

— Мне здесь нравится.

Мы поднимаемся по лестнице на, так называемый, второй этаж, на котором, как я помню, расположены только три комнаты: две спальни и ванная — спальня по правую руку от меня (наша с мамой бывшая комната) закрыта плотно прикрытой дверью… Больше всего я хочу увидеть именно ее, но сдерживаюсь и направляюсь в комнату противоположную ей — спальню Патрика. Мама нечасто в ней ночевала: у нее вечно болела голова… Думаю, Патрик был неспособен вызывать ответный отклик в ее душе — не ее типаж!

— Ты могла бы занять эту комнату…

— А другая комната… Я могу ее посмотреть?

Патрик мнется, словно не хочет, чтобы я даже входила в нее, и это меня интригует…

— Да, конечно, это ведь будет твой дом, если ты сюда переедешь, — наконец произносит он, словно сдаваясь под натиском собственного благоразумия.

И я надавливаю на ручку желанной двери…

Здесь, как и во всем доме, ничего не изменилось: такое чувство, словно мое прошлое законсервировали в этих стенах, подобно соленьям в погребке домовитой старушки, или плотно задраили, подобно отсеку подводной лодки — в любом случае, здесь даже запах, как мне кажется, тот же самый… Я почти ощущаю аромат маминых духов.

А потом вижу ее… книжную полку на стене. Не может быть! У меня стискивает горло, и я хриплю, старательно маскируя нахлынувшие эмоции мнимым приступом кашля.

— Это, должно быть, от пыли… Здесь лет сто никто не убирался, — говорит мне Патрик слегка виноватым голосом.