Чего я боюсь? Он уже знает все, просто хочет услышать признание из моих уст. Но смогу ли я разомкнуть губы и сказать ему простое (нет, не простое) «я Ева Мессинг, та самая девчонка, книжная полка для которой висит сейчас в моей комнате»? Не смогу, горло даже сейчас словно судорогой сводит, даже в любви признаться мне было легче…

— Ева, — голос Линуса в темноте почти оглушает меня.

— Я здесь. Что случилось, малыш?

Он трет сонные глаза и говорит:

— Мне мама приснилась… Я рассказывал ей про пони.

— Очень хороший сон, — глажу мальчика по тонкой руке, стараясь не показать, насколько разговоры о матери выбивают меня из колеи. — Спи, Линус, спи, малыш. Уверена, тебе приснится еще много-много пони шоколадного цвета…

— И белого тоже.

— И белого тоже, — соглашаюсь я, продолжая поглаживать его руку. Вскоре он снова засыпает, а я так и гляжу в потолок еще битых полтора часа, пока наконец тоже не засыпаю.

Грань между сном и реальностью постепенно истончается, и я открываю глаза.

Который час? Чувствую себя абсолютно отдохнувшей, а ведь уснула только под утро…

— Линус? — касаюсь рукой пустого места рядом с собой. Матрац и подушка холодные, словно он и не спал на них вовсе… — Линус?! — сажусь на кровати и осматриваюсь.

Его одежды, аккуратно сложенной на стуле, там больше нет, и я выскакиваю на лестничную площадку в паническом исступлении.

— Линус, Линус, ты дома?

Ответом мне — тишина. Звенящая, оглушающая, бьющая наотмашь… Линус.

Смотрю на часы в гостиной: десять утра. Что? Я проспала? Как такое возможно…

— Линус? — выскакиваю за порог. Линус… Как есть, в пижаме, несусь в сторону Патрикова дома… Наверное, он решил навестить фрау Штайн, так и есть, решил навестить фрау Штайн…

— Линус, ты здесь? — Старушка смотрит на меня с удивлением. Она все еще расхристанная, по-утреннему неопрятная… — Простите меня, я проспала, — шепчу я ей исступленно, помогая принять сидячее положение. — И Линус пропал. Вы его не видели?

Она отрицательно качает головой.

— Я должна его найти. Простите меня, простите… — Выскакиваю из комнаты и несусь обратно к себе в тщетной надежде найти его там. Напрасно… Одной рукой натягиваю одежду, а другой — набираю номер Патрикова телефона. — Патрик! Патрик, это ты? У меня Линус пропал. Его нигде нет… Что мне делать?

Он кидает краткое «сейчас буду», и я даже не обращаю внимание на тот факт, что вскоре он появляется вместе с Ингольфом Колем, белесые волосы которого торчат во все стороны, подобно иголкам.

— Линуса нигде нет! — кидаюсь я Патрику на грудь и наконец даю волю слезам, от которых едва ли получается изъясняться внятно, но я ничего не могу с собой поделать. Все реву и реву, пока мужчины обсуждают что-то между собой… А потом я слышу слово «полиция» и меня аж подбрасывает на стуле:

— Нет, не надо полицию… Вдруг они спросят про маму… — Вижу, как оба одаривают меня удивленными взглядами, но быстро отводят глаза: ясно, один знает про мою мать, а второй знает про Линуса (фрау Коль поделилась с супругом нашим с ней разговором), это и к лучшему. — Линус не мог уйти далеко, — добавляю я совсем тихо. — Просто хочет найти мама, я думаю. Вот и все.

На секунду становится так тихо, что я слышу бешеные удары своего сердца… А потом Патрик спрашивает:

— Ты что-нибудь знаешь о ней?

Я отрицательно мотаю головой.

— А Линус, он может знать, где она?

— Не думаю, — сиплю я через силу, а потом мои нервы не выдерживают, и я громко восклицаю: — Ему только шесть. Даже знай он, где она сейчас, как бы он стал до нее добираться?

— Ну-ну, — Ингольф похлопывает меня по спине, — успокойся, девочка. Мы его найдем! — И деловито добавляет: — Давайте я поколешу по району, а вы поезжайте на вокзал. Вдруг мальчонка, действительно, туда отправился…

Мы с Патриком послушно киваем и молча идем к автомобилю, он садится за руль, и мы едем в сторону железнодорожного вокзала.

Мне сложно даже представить, куда мог податься Линус, но одно я знаю точно: он пошел искать маму… И от одной мысли, что шестилетний ребенок решился на такое, мне уже хочется кричать. Громко и исступленно… Именно поэтому я молчу — мне нельзя раскрывать рта, чтобы этот таящийся в глубине меня крик не вырвался наружу, подобно торнадо. И Патрик, как бы догадываясь об этом, молча выруливает на парковку и выходит из автомобиля.

— Встретимся здесь минут через двадцать, — бросает он мне, и мы расходимся в разные стороны.

«Мне мама приснилась… Я рассказывал ей про пони», вспоминаю я слова брата в темноте прошлой ночи и с запоздалым сожалением понимаю, что мне бы следовало, пожалуй, быть повнимательнее к нему, чутче, нужно было дать ему возможность выговориться, рассказывая мне о маме, а я, наоборот, пресекала каждое его упоминание о ней, считала, что так будет лучше, как для самого Линуса, так и… для меня тоже. И вот к чему это привело…