Уж мне-то она может не рассказывать, какой несправедливой может быть жизнь, но я молча проглатываю свою претензию к ней: она ведь нарочно стояла так близко ко мне, могла бы при желании предупредить катастрофу со стаканом — и целенаправленно расправляю в руках почти истершийся клочок белой бумаги.

Пора сделать это!

Пора позвонить Патрику.

Он назначает мне встречу на восемь утра — к девяти ему надо быть на работе — и я весь вечер накануне не нахожу себе места: вдруг он узнает меня, вдруг потребует бумаги о подтверждении моей квалификации, которой у меня, конечно же, нет вдруг, вдруг, вдруг, вдруг…

А еще я целый час поутру выбираю правильный наряд: что обычно носят сиделки, я имею самое смутное представление. Нет, однажды я видела, как из дверей Патрикова дома пулей выскакивает длинноногая девица в туфлях на высокой платформе, а он с порога кричит ей:

— Постойте, Марина, может, попробуете еще раз — уверен, мама станет вести себя лучше!

Но та даже не оглянулась… Если та девушка была сиделкой его матери, то я, определенно, ничего не смыслила в этой жизни.

В итоге я останавливаю свой выбор на любимых джинсах с заниженной талией и на обычной черно-белой футболке с надписью «Все в нашей жизни неспроста». Мне нравится многозначительность этой фразы…

Я никогда не переступала порога дома на Визенштрассе двадцать один, но сам факт того, что в нем проживает Патрик Штайн, делает этот дом для меня особенным, и я с благоговейным трепетом нажимаю на кнопку звонка…

Сердце так оглушительно клокочет в груди, что это сравнимо разве что с несущимся по прерии табуном диких мустангов… «Они» грозят вот-вот затопать меня насмерть!

— Ева… Ева Гартенроут, правильно? — обращается ко мне Патрик, встречая меня на пороге своего дома. Мы впервые стоим с ним лицом к лицу после девяти лет разлуки, и я едва могу дышать, а уж о словах и речи быть не может. Киваю головой.

Патрик меня не узнает!

Патрик не узнал меня…

Не знаю, чего во мне сейчас больше: радости или разочарования, и это при том, что я в принципе не хотела быть узнанной им… или все-таки хотела? Судя по моей реакции, хотела, хотя и боялась себе в этом признаться.

Вижу сеточку морщин у его глаз и их несколько вылинявший, словно выгоревший на солнце некогда ярко-янтарный цвет выдержанного бурбона… Что с тобой приключилось, Патрик Штайн, задаюсь я мучающим меня вопросом? Ты подавал такие большие надежды… Где все это? Где тот веселый парень, что катал меня на пони и угощал мятным мороженым? Где твои длинные волосы и открытый взгляд?

— Когда вы готовы приступить?

— А… что… извините, я задумалась, — смущенно лепечу я, понимая, что снова глубоко погрузилась в собственные мысли. — Когда я могу приступить? — переспрашиваю я.

— Да, именно об этом я и спрашивал, — недовольно кидает мой возможный работодатель.

Я несколько ошеломлена: он даже не поинтересовался, есть ли у меня опыт работы, а я тут такую речь напридумывала, такое готова была наворотить… Зря, получается.

— Да прямо сегодня, если придется… Просто я не думала, что…

Патрик вздыхает, и плечи его опускаются чуточку ниже.

— Прежняя сиделка ушла вчера утром, — признается он мне нехотя, — впрочем, думаю, уже весь город знает о мамином несносном поведении, так что особо скрывать тут нечего… И если вы готовы попробовать, то предупреждаю сразу: берегитесь летающих тарелок, — он невесело мне улыбается, — мама некогда была чемпионкой города по игре в регби и метать тарелки у нее выходит лучше всего. Надеюсь, вы продержитесь хотя бы до вечера, — констатирует он напоследок, а потом машет рукой и молча выходит за дверь.

И это было все собеседование?! Я остаюсь стоять посреди коридора в немом изумлении. Он даже с матерью меня не познакомил… Просто взял и ушел.

В этот момент дверь снова открывается, и Патрик со смущенной полуулыбкой произносит:

— Наверное, стоило познакомить вас с мамой… Извините, я в последнее время сам не свой, столько всего навалилось… Пойдемте.

И он ведет меня в комнату матери, специально оборудованную для нее на первом этаже: та лежит в постели, укрытая бледно-розовым покрывалом с мелкими розочками — сочетание (или несочетание) этих нежных розочек и суровой женщины под ними чрезвычайно забавляет меня. Хотя в целом веселого в ее перекошенном инсультом лице мало… У меня невольно проскальзывает неприятная мысль о скалящемся на меня диком звере… «И заботу об ЭТОМ ты хочешь взвалить на свои юные плечи?», припоминаю я ее давние слова. А теперь Патрику приходится заботится о ней.

— Мама, это твоя новая сиделка, — обращается он к матери, как мне кажется с опаской. — Ее зовут Ева, и она будет присматривать за тобой. Пожалуйста, веди себя хорошо, — добавляет он, склоняясь ниже к ее лицу. Так обычно увещевают маленьких детей…