Я так зла… я так бесконечно зла, что едва могу дышать. Гляжу на Каролину, с трудом сдерживая гневные слова, о которых после сама же и пожалею, однако те так и распирают грудную клетку, подобно лопающемуся попкорну.

Мне нужно выпустить пар — и тогда я протяжно выдыхаю.

— Каролинаааа…

И та заявляет:

— Даже не думай, что я стану извиняться. Все это было только ради тебя и никак иначе!

— Ты меня обманывала, — озвучиваю свое обвинение. — Вы вместе меня обманывали! — поправляюсь я. Мысль об этом особенно непереносима: — Все то время, что я, как дура, носила Килиану твои записульки, он знал обо всем и, верно, потешался за моей спиной. Боже мой, Каролина, мне просто придушить тебя хочется!

— Не стоит, — заявляет она, — я всего лишь хотела тебе помочь.

— Помочь в чем?

— Помочь разобраться в своей жизни, конечно, сама-то словно ежик в тумане, самолично не способный отыскать верную дорогу.

Я прикрываю глаза и молча качаю головой. Это какой-то дурной сон, бред умалишенного, глупейшая фантасмагория…

А Каролина продолжает:

— И не думай, что Килиан потешался над тобой, вовсе нет: ты ему небезразлична, в этом все дело. — И снова, словно мне и того недостаточно: — Мы просто хотели дать тебе шанс, посмотреть на мир с другой стороны. Не со стороны Патрика, понимаешь? Ты на нем словно помешалась, и это ненормально. Тем более, — добавляет она совсем тихо, — он тебя не особо-то и любит…

— Тебе-то откуда это знать?! — не сдержавшись, выкрикиваю я. — Тебе, восемнадцатилетней девчонке, с романтизированными представлениями о любви… Ты и сама-то никогда не любила, а берешься других поучать!

Меня буквально распирает от негодования, от мысли, как легко я поддалась на уловки этой девчонки…

А та говорит:

— Может, и не любила — это не главное. Зато со стороны мне виднее (и это не только мое мнение): ты заслуживаешь большего, чем безоговорочное подчинение капризам вздорной старухи, которыми только и живет весь дом Штайнов… Почему Патрик не поставит ее на место? Почему позволяет отравлять вам обоим жизнь? Где, черт возьми, сила его любви, побуждающая свернуть горы ради любимой…

— Я же говорю, романтизированные представления, — язвительно замечаю я, и Каролина продолжает:

— Это не романтика, Ева, сними ты уже эти розовые очки: чувства проявляются в делах, и где же дела Патрика, доказывающие его любовь к тебе? Где они, в конце концов? — И другим тоном: — Ради него ты бросила свою семью и уехала в полную неизвестность… Нянькалась с его мамашей, терпела его собственные пьяные дебоши, а теперь еще эта Рената, ты и ее терпишь… Ради чего? Ради эфемерного чувства, которое ничем, кроме как на словах, не проявляется… Посмотри, он даже на свадьбу Мии с тобой не приехал.

— Он был вынужден присмотреть за Ренатой… — произношу совсем тихо, неожиданно сраженная словами сестры. Не могу поверить, что она видит наша с Патриком ситуацию именно такой… такой неприглядной, неправильной. И не только она, должно быть, все остальные тоже воспринимают ее именно в таком свете.

— А твоя учеба? — спрашивает Каролина. — Ты рассказала ему о ней?

Я молчу, но она и так знает ответ: не смогла, особенно после появления Ренаты в нашем доме. Просто не решилась…

Каролина стискивает отвороты своей накидки и уже другим, менее агрессивным тоном произносит:

— Именно поэтому мне и не стыдно за свой обман. У вас нездоровые отношения, Ева, ты должна была это понять… — Потом подходит ближе, желая прикоснуться к моему плечу, но я не позволяю ей этого: у нас с Патриком чудесные отношения — она все неправильно понимает. Искажает правду своими превратными словами… — Не злись на Килиана, — Каролина опускает руку, — он здесь не при чем: это я уговорила его подыграть мне, сказала, что волнуюсь за тебя… Мы все волнуемся, — поправляется она, и я понимаю, что родители тоже входят в число волнующихся. Осознание этого подобно ядерному взрыву в тысячу мегатонн… Я зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать в голос. Не выплеснуть отчаяние в жалостливом скулеже…

Прикусываю палец.

— Ева…

Настороженный голос сестры кажется мне пронзительным, словно крик ворона, словно скрип гвоздя по поверхности стекла, словно… Я не могу его слышать. Достаточно уже ею сказанного… Разворачиваюсь и иду в церковь — мне нужно пережить этот день, только один-единственный день, а потом я уеду. Уеду и больше никогда не вернусь… По крайне мере, до так самых пор, пока они не осознают свою ошибку…

Предатели. Заговорщики. Шпионы.

Патрик любит меня!

Я люблю Патрика…

Остальное не имеет значения.

Хорошо, что мы уезжаем следующим же утром: притворяться дольше было бы мучением…

Не могу не думать о том, что слова сестры — это озвученные мысли каждого из членов моей семьи.

Это как камень, спрятанный за пазухой…

Никто не решается вынуть его и швырнуть в меня, подобно Каролине.