– Дуралей, – хохотнул брателло. – Сегодня я сел в вертолет и – Ave Maria! – прокатился над Альпами. И мой завтрак остался на своем месте, даже когда земля качнулась и ушла из-под ног. Если ты понимаешь, к чему я клоню. Я чист, fra! Силентиум сработал! А… У тебя как дела? – добавил он, буравя меня глазами-сапфирами.

Блондинка живо вскрыла бутылку и начала наливать пиво в стакан. Крышечка упала на пол. Я смотрел, как та катится по полу, выписывая идеальный полукруг…

Призрак Феликса покинул меня. Все, что он знал о Лике, все что он чувствовал к ней, – истлело в сиянии силентиума, но…

– Dio сапе, – все что смог сказать я, запуская пальцы в волосы, не в состоянии скрыть обрушившееся на меня потрясение.

– Малышка не идет из головы, да? – спросил Альцедо.

Я изумленно помотал головой.

– Значит, это не остаточные реакции, Крис. Это Инсанья. Твоя собственная.

Звонил телефон, но я не мог подняться и ответить. Альцедо глотнул пива из бутылки и снял трубку.

– Не может быть, – сказал он. Бутылка выпала из его рук, глухо ударилась о паркет и покатилась по полу, разливая пену.

Я как будто очнулся, подошел поближе и тоже придвинул ухо к трубке. Альцедо даже не пришлось пересказывать мне ни слова: я все услышал сам. Звонила мама. Взволнованно сообщила, что отец ушел в прыжок. Неофрон уже в курсе, срочно возвращается из Дании в Швейцарию, чтобы быть наготове.

– Что он делал в Дании? – ошалело переспросил я у Альцедо, когда тот закончил разговор.

– Он оттуда родом. Неофрон – наполовину датчанин. Ты не знал?

Человек всегда возвращается к тому месту, где когда-то зарыл кусок своей души. Он возвращается туда снова и снова, кружит вокруг, тычется, как зверь, мордой в землю, скребет лапой сверху…

Я стоял у наглухо закрытой двери из бронированного стекла и смотрел на свое родное тело, которое сейчас не смог бы разбудить даже рев реактивного двигателя. Я редко приезжал сюда, в этот закрытый для посторонних и особо охраняемый отдел клиники Уайдбека, потому что это место всегда переполняло меня тоской и раздражением. За стеклом, на кровати, обвешенное проводами и датчиками, лежало худое, болезненно-бледное тело, только отдаленно напоминающее того парня, которого я с детства привык видеть в зеркале. Лицо заросло щетиной и прикрыто кислородной маской, безжизненные руки вытянуты по швам, что там с остальной частью, укрытой одеялом, даже знать не хочу. Я никогда не страдал от недостатка женского внимания, но, боюсь, сейчас это тело вряд ли смогло бы кого-нибудь впечатлить. Пока я сам мог двигаться, бороться, жить – мое тело могло только слабо дышать и ходить под себя… Ладно, и на том спасибо. Я давно смирился с тем, что оно не в состоянии удерживать мою душу. Гораздо более тяжело было примириться с другим его врожденным пороком: неспособностью влюбиться в кого-то так, чтоб вылетели все мозги. Словно этому телу недоставало каких-то особенных нервных клеток, каких-то особенных гормонов, на которых бы росли и распускались изумительные цветы Инсаньи…

«Помнишь ту русскую красотку, тело которой мне однажды досталось? – как-то спросила Эланоидес. – Она была оперной певицей! Помню, проснулась утром, хлебнула кофе, побежала принять душ. Обычно я пою Бритни Спирс под душем, ты в курсе, ха-ха, но в тот раз… Крис, рассказываю и меня снова бросает в дрожь! Горячие струи ударили мне в спину, и я вдруг как запою! Да еще и целую арию! Оперным голосом! Арию “Цветочного Дуэта” из оперы “Лакме”, если тебя интересуют подробности. Да-да, не смейся! Божественная ария прямо в моей ванной, посреди кафеля и мочалок! Мой голос вибрировал в замкнутом пространстве, я стояла, пела и плакала от счастья, роняя на пол куски мыла… Бойфренд думал, что я совсем с катушек слетела. Не передать словами, как я скучаю по тому голосу, который тогда рвался из моей груди. Сейчас мне уже так не спеть. Хожу в оперу каждые выходные с коробкой бумажных платков. Наваждение какое-то…»

То же самое будет со мной. Я буду наслаждаться этим чувством до последнего, потом вернусь в свое родное тело, не подверженное любовной коррозии, и до конца жизни буду похож на наркомана, который ушел в завязку, но навсегда запомнил свой самый яркий приход. Как и Элли, буду помнить свою арию нота в ноту, даже когда не смогу выдавить из себя ни звука…