* * *

«Встретиться со своим страхом лицом к лицу».

«Победить своих демонов».

«Заглянуть в бездну».

Все эти призывы справедливы, если ты ничем не рискуешь. Боишься пауков – можно просто стряхнуть их с руки. Боишься высоты – не лезь на крышу. Боишься выглядеть придурком – просто не открывай рот. Но что если ты сидишь за решеткой, а у охранников – автоматы и подкованные сапоги?

Я очнулась в одной из тюрем Саудовской Аравии в теле женщины, которой, судя по отражению в суповой миске, было никак не больше тридцати. Мои познания в арабском были весьма скромными, но их хватило, чтобы понять, за что я там. Прелюбодеяние и богохульство – вот что мне вменялось. Остаточных реакций практически не было, оставалось только догадываться о том, что произошло на самом деле. В памяти изредка мелькали мужские руки, срывающие с меня хиджаб, и я, орущая на важного бородатого мужика. И больше ничего. Я была слаба и истощена, судя по ожогам на коже, женщину пытали электрическим током. Она призналась во всем, что ей вменялось, и покинула это тело. Птица выпорхнула из теплого скворечника и освободила для меня место.

После получения признания пыток больше не было, но тело исходило судорогами, как только я слышала шаги за дверью камеры. Я не представляла, что делать, как помочь себе, как вернуться из этого кошмара в реальность своей жизни. Принцесса династии Фальконе, привыкшая спать на шелке, обедать в ресторане и принимать ванну с пеной каждый вечер, – теперь ютилась на коврике, брошенном на каменный пол, ела похлебку из нута, а вместо ванны с пеной получала разве что таз с водой для омовения перед намазом.

Только несколько месяцев спустя, скопив энергию от каждой капли пищи и каждой минуты сна, я схватила за воротник надсмотрщика, принесшего мне миску с едой, и хорошенько тряхнула его головой об металлическую решетку. Тот мгновенно потерял сознание, так что мне удалось добраться до его нагрудного кармана и стащить его телефон. Меня потом отхлестали плетью за это нападение, но я знала, что спецназ Уайдбека уже на полпути ко мне, и смеялась, пока меня пороли.

Вечером следующего дня мне объявили, что со мной хочет побеседовать имам^[40], и впустили в камеру старика, облаченного в диш-даш^[41] песочного цвета и белую куфию. Огромная черная с проседью борода, темно-коричневая кожа, вошел, опираясь на клюку. Черные глаза изучили меня вдоль и поперек, высчитывая процентное соотношение греха в моем организме. Я на всякий случай села поближе к своей металлической суповой миске – единственное оружие, оставшееся в моем распоряжении.

Как только дверь захлопнулась, гость что-то хрипло забубнил мне по-арабски.

– Аллах не примет тебя в свои райские покои, – все, что разобрала я.

– Мне не нужен рай, – ответила я. – Я просто хочу домой.

– Где тебя учили говорить по-арабски, грешница? До четверти процентов всех прыжков приходится на арабские страны! Такой простой язык, и так плохо его знать! – ответил мне имам на чистейшей латыни.

Я зажала себе рот, чтобы не зарыдать в голос. Передо мной стоял Неофрон, загримированный так, что родная мать не узнала бы.

* * *

– Я не успею вытащить тебя, – сказал он мне, оглядываясь на запертую дверь камеры.

– Почему?

– Город не спит, площадь уже очищена, очень много людей. Приедет королевская знать. В тюрьме нездоровый движняк. Я мог бы попытаться, но боюсь, мы оба не выйдем живыми.

– Почему площадь очищена? – охрипла я.

И тут Неофрон вперил в меня свои глаза с темно-карими контактными линзами.

– Я думал, ты слышишь и видишь все, что происходит вокруг. Ты действительно не разобралась, о чем они говорят?

– Боже, да просто скажи мне, что происходит! – зашипела я.

Он прикоснулся к моей щеке, и этот неожиданный жест сожаления вдруг вверг меня в панику.

– Тебя хотят казнить. Казнь назначена на завтрашнее утро.

Слова могут свалить с ног – теперь я убедилась в этом.

– Как именно? – заикаясь, спросила я.

– Побиение камнями.