– Вроде ничего. По крайней мере выглядела сегодня бодрячком.

– Чего не скажешь о тебе, – нахмурилась Ида.

– Что, все так плохо? – натянуто улыбнулась я.

– Ага, выглядишь так, будто под бульдозер попала. Лика, если бы я не была знакома с твоей семьей, я бы, ей-богу, подумала, что тебя избивают дома.

– Скажешь тоже.

Мы сели за парту, раздался звонок. Мимо нас медленно проплелся Чижов и рухнул на стул, уронив голову на локти. Его согнувшаяся спина и поза просто вопили о каком-то диком горе.

– Что с ним? – прошипела я Иде.

– Мне сказала Наташка, а той Алка Балалаева, а Алке – Ленка Перцева, которая тусуется с Мерцаловой, что Мерцалова бросила Чижика.

– С чего вдруг?

– Вроде как сказала, что он недостаточно хорош для нее.

* * *

Биология была моим любимым предметом. Я никогда не испытывала с ней трудностей, будь то строение хромосом или задачи по генетике. То ли благодаря папе, который с детства подсовывал мне научно-популярные книжки, то ли благодаря учителю, который неизменно приходил кормить нас гранитом науки в добром здравии и хорошем настроении.

Но сегодня я никак не могла сосредоточиться на уроке. Илья Степанович в приливе вдохновения порхал по классу, размахивал руками, водил указкой по доске, – а я смотрела на него и не слышала ни слова. Как будто тот находился за стенками аквариума.

Феликс не шел из моей головы. Я запустила палец под рукав и водила ногтем по пластырю на руке. Вот он, прекрасный, как божество, стоит возле своей машины, засунув руки в карманы, и не сводит с меня глаз, пока я спускаюсь к нему по ступенькам. Вот он обнимает и успокаивает меня в машине, пока я сгибаюсь пополам от боли в груди. Вот он стоит в саду и прижимает меня к себе, а над нашими головами кружат ночные бабочки, и благоухает сливовый цвет, и луна ныряет из облака в облако… А вот я превращаюсь в послушную куклу в его руках, пока его ладони скользят по моей спине… Я опустила глаза и уткнулась в книжку, ничего не видя и не слыша. Нет ничего более болезненного, чем думать о вещах, у которых нет будущего.

– Лика, как насчет тебя?

– Да? – кашлянула я.

– Ты думала над своим будущим? – Илья Степанович стоял у моей парты.

– В каком смысле? – моргнула я.

– Господа, дружно просыпаемся! – загромыхал учитель. – Поговорим о том, каким вы видите свое будущее! Если, конечно, после выпускного бала останутся выжившие. Лика, твой отец, кажется, занимается наукой? Птичка на хвосте принесла. Не расскажешь, чем именно?

– Генетикой и молекулярной биологией, – без энтузиазма ответила я.

– Ох, как легко ты выговорила такие сложные слова! Хи-хи! Ты бы не хотела пойти по его стопам?

– Я пока не думала об этом.

– Сегодня замечательный день для того, чтобы начать думать.

Я начала усиленно вспоминать что-нибудь из того, о чем мне рассказывал папа. С некоторым раздражением от того, что приходится отодвинуть мысли о Феликсе на второй план.

– Кажется, с помощью генной инженерии сейчас получают инсулин, интерферон, компоненты для вакцин…

– Очень хорошо! Все правильно. Лика Вернер, я поражен вашим лексиконом. Если раньше для получения инсулина для диабетиков приходилось тоннами резать бедных поросят, то сейчас его для нас производят клетки особой кишечной палочки, в геном которой встроен ген, отвечающий за синтез инсулина. Клетка генномодифицированной палочки, как фабрика, начинает синтезировать именно те вещества, которые потребовал от нее че-ло-век! Кто-нибудь из вас когда-нибудь получал серьезные ранения? – спросил биолог, обводя класс глазами.

Я закрыла глаза, вспоминая тот день, когда на меня обрушилась стеклянная витрина. Вряд ли кто-то из присутствующих мог бы похвастаться таким количеством шрамов, какое было у меня. Это не считая едва зажившие ссадины на ладонях, которые я заработала, свалившись под машину Феликса, порез на руке и весьма помятое лицо. У меня вспотели ладони. Если Степанович будет продолжать в том же духе, то лучше бы мне уйти с урока.

– Илья Степанович, а достижения медицины могут предложить лекарство от любви? – выдал Чижов, поднимая с парты взъерошенную голову. – Ну, я не знаю, может, блокировать в мозгу какую-нибудь зону, которая вызывает это.

«Это» прозвучало почти с отвращением.

– Можно скушать таблеточку и стать бесчувственным киборгом? – подпел кто-то с задней парты, пытаясь повернуть монолог биолога в какое-то более занимательное русло.