Мама отрывает голову от пестрой кучи буклетов и смотрит на меня ласково и немного растерянно:

– Крис, я понимаю твое волнение, ты так любишь брата, но… – она делает долгую паузу. – Черт, мне так хотелось, чтобы ты узнал все так поздно, насколько это только возможно.

Я первый раз слышу слово «черт» из уст матери.

– Я хотела, чтобы твое детство принадлежало тебе все до последней капли, до последней минуты…

– Аджайя, – перебивает ее отец. – Пусть эта последняя минута начнется сейчас. Нет смысла тянуть. Пусть едет с нами.

Мама опускает глаза. Она выглядит такой уставшей, как будто только что попробовала сдвинуть с места Сан-Сальваторе^[19].

– Поеду куда? – спрашиваю я.

Отец молча кладет мне руку на плечо и прижимает к себе.

* * *

Будучи подростком, я часто бывал в отцовской клинике в Лозанне. Медицина интересовала меня больше любых других предметов, и отец замечал это. Я часами мог шататься по коридорам, разглядывать медицинскую аппаратуру, пить кофе с юными медсестрами на кухне, забравшись с ногами в большое кожаное кресло. Впрочем, разговоры на интересные мне темы – операции и болезни – тут же стихали, как только один из наследников самого дона Анджело переступал порог больничной кухни. Молодые сестры в моем присутствии становились жеманными и кокетливыми, интересовались, есть ли у меня уже la petite amie^[20] и как относится мой отец к тому факту, что я пью крепкий черный кофе в тринадцать лет.

– Он не против. Почему нет? Кофеин – мягкий стимулятор для нервной и сердечно-сосудистой системы. Если много учишься или тренируешься – самое то… Зависимость? Ну ты же не будешь пить его ведрами?

После пассажей вроде этого меня обычно начинали воспринимать всерьез, прекращали дурацкие вопросы про «петит ами» и возвращались к интересующим меня темам.

К тринадцати годам я знал каждый угол в этой клинике и едва ли не каждого медицинского работника. Я отдыхал там душой и чувствовал какую-то особенную мистическую силу, наполняющую это место. Здесь бодались с фатумом и спорили с Богом за каждую человеческую жизнь, и этот упрямый спор, сопровождающийся звоном скальпелей, приводил меня в полный восторг.

Так что в тот день, когда родители, отложив взбесившие меня буклеты про Камбоджу, решили ни много ни мало покончить с моим детством, – я меньше всего ожидал снова оказаться здесь, в отцовской клинике.

Родители поднялись со мной на самый верхний этаж, где располагались палаты класса люкс, и подтолкнули меня к одной из закрытых дверей. Судя по окаменевшим лицам родителей, за этой дверью меня и поджидала сама Судьба, а то и сам господин Бог. Причем судьба – не самая счастливая, а Бог – не самый милосердный…

– Сейчас меня встретит Кор и зарядит разок-другой в корпус? – бравирую я, хватаясь за ручку.

Дверь бесшумно открылась.

Свет внутри был приглушен, но полумрак не помешал мне рассмотреть женскую фигуру у окна. Белая больничная роба, собранные в хвост длинные черные волосы, угловатые плечи, хрупкая шея. Она смотрела на Женевское озеро, положив худые руки на подоконник.

Я в недоумении перевел взгляд на родителей, но их лица словно высекли из камня.

– Я надеялся увидеть Кора вообще-то, а… это кто?

Девушка у окна повернулась на звук моего голоса. Индианка. Темно-коричневая кожа, изможденный вид, на вид столько же лет, как и мне, хотя черт его знает…

– Крис, – улыбнулась девушка, и в этой насмешливой улыбке мне померещилось что-то до боли знакомое.

Я выкатил глаза, даже отдаленно не представляя, что происходит. Индианка улыбнулась еще шире:

– Как лапа у Инсаньи? Срослась? А то я по-прежнему могу пристрелить ее, как и обещал.

Я вцепился в косяк двери, едва справляясь с подгибающимися ногами. Мама схватила меня за плечи и закричала отцу:

– Анджело, я же говорила, слишком рано! Крис!

Я не помню, что было потом. Я свалился в свой первый в жизни обморок.

* * *

Наконец все части мозаики были сложены в одну большую картину. Мария-Изабелла-Анастасия-Рената, разговоры об ускользающем детстве, болезнь Кора, иностранные языки, телефонный номер, который нельзя забывать…

Теперь стало ясно, к чему нас всех готовили: души членов клана Фальконе были привязаны к телу слишком слабыми нитками. Рано или поздно нас всех выбрасывало из родного тела. Точкой выхода могло стать чужое тело в любом уголке мира, будь то Заполярье или джунгли Амазонки, трущобы мегаполисов или забытые богом деревни, тела стариков или тела детей…

«Что бы ни случилось, где бы ты однажды ни проснулся, ты должен помнить этот номер. Всего один звонок, и мы прилетим за тобой, где бы ты ни был. И как бы ты ни выглядел», – теперь я постиг истинное значение этих слов. Теперь я понял все.