Самым малоприятным в положении Энн было как раз то, что все изливали на нее свои откровения, и она невольно оказывалась в центре всевозможных жалоб и претензий, которые поверяли ей представители как старшего, так и младшего поколений Масгроувов. Поскольку было известно, что она имеет некоторое влияние на сестру, ее часто просили – кто прямо, кто намеками, – использовать это влияние, сильно преувеличивая, при этом, его возможности.

«Постарайтесь убедить Мэри не представлять себя постоянно больной», – таковы были просьбы Чарльза. Мэри же, когда была не в лучшем настроении, говорила примерно следующее:

«Уверена, что если бы Чарльз увидел, как я умираю, он и тогда не поверил бы, что со мной что-то не так. Если бы ты захотела, Энн, то смогла бы убедить его, что я действительно очень больна – гораздо серьезнее, чем говорю».

Мэри заявляла: «Я терпеть не могу отправлять детей в Главный Дом, хотя бабушка всегда хочет их видеть. Она во всем им потакает, балует, как только может, да еще кормит таким количеством сладостей, что они непременно приезжают домой больные и весь день капризничают». А госпожа Масгроув, в свою очередь, едва оставшись наедине с Энн, немедленно пожаловалась: «О, мисс Энн, я бы так хотела, чтобы миссис Чарльз хоть немного научилась у вас обращению с детьми. С вами они просто неузнаваемы, хотя вообще-то их совершенно неправильно воспитывают. Как жаль, что вы не можете повлиять на сестру! Бедняжки, они такие милые и здоровенькие – я говорю это совершенно беспристрастно, – но миссис Чарльз понятия не имеет, как следует обращаться с детьми. Прости меня Господи, иногда они бывают совершенно невыносимы! Уверяю вас, мисс Энн, если бы не это, я была бы рада видеть их в моем доме гораздо чаще. Я полагаю, миссис Чарльз недовольна, что я так редко их приглашаю, но вы же понимаете, мне все время приходится их одергивать: «не делайте то, не делайте это», и все время кормить пирожными, чтобы хоть как-то удерживать в рамках, а все это чрезвычайно вредно для детей».

Мэри говорила, также, следующее: «Миссис Масгроув настолько уверена в своих слугах, что считает преступлением малейшее сомнение в их преданности и самоотверженности. А между тем я точно знаю, что ее старшая горничная и прачка, вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, целыми днями слоняются по деревне. Я встречаю их всюду, куда бы не пошла, и уж точно невозможно дважды зайти в детскую и не увидеть их. Если бы Джемима не была самой преданной и надежной на свете гувернанткой, то это вполне могло бы испортить ее, потому что, по ее словам, они все время уговаривают ее прогуляться вместе с ними».

Госпожа Масгроув, впрочем, не отставала: «Я никогда не вмешиваюсь в дела невестки, потому что знаю, что это не принесет пользы, но ВАМ я могу сказать, мисс Энн, потому что вы, возможно, сумеете исправить положение. Дело в том, что я не очень хорошего мнения о ее гувернантке. О ней рассказывают странные вещи, и потом, она все время слоняется без дела. Кроме того, она слишком хорошо одета – это может плохо влиять на других слуг. Я знаю, что миссис Чарльз готова на нее молиться, но теперь, когда я намекнула вам, как обстоят дела, вы можете быть настороже и, если заметите что-нибудь, не сомневайтесь и скажите, что об этом думаете».

Мэри, в свою очередь, жаловалась, что госпожа Масгроув была склонна не уступать ей первенство во время ужинов с другими семьями в Главном Доме, хотя первенство принадлежало ей по положению. Мэри не понимала, с какой стати она должна проигрывать в статусе только потому, что считалась в Доме своей. А однажды, когда Энн прогуливалась в обществе обеих мисс Масгроув, одна из них, рассуждая о положении в обществе, о людях с положением и о зависти некоторых к положению других, сказала:

– Я могу совершенно спокойно говорить с ВАМИ о том, до какого абсурда доходят некоторые, когда речь идет об их положении, поскольку всем известно, насколько спокойно и равнодушно вы сами относитесь к таким вещам. Я хотела бы, чтобы кто-нибудь намекнул Мэри, что будет намного лучше, если она станет вести себя посдержаннее, и особенно, если перестанет так откровенно претендовать на место маман. Никто не ставит под сомнение ее право на главенство за столом, но было бы более уместно не настаивать на этом постоянно. Не то, чтобы маман это сколько-нибудь волновало, но я знаю, что многим это слишком бросается в глаза.

Как могла Энн все это исправить? Она едва ли была в состоянии сделать больше, чем просто терпеливо выслушивать, смягчать обиды и оправдывать одних перед другими, а также ненавязчиво напоминать о терпимости, необходимой в отношениях между столь близкими соседями и родственниками – при этом она позволяла себе несколько больше настойчивости, когда речь заходила о ее сестре.