В свои тридцать семь лет, уже немного поблекшая, с испорченными зубами, с увядшей кожей, она рисковала быть отвергнутой. Она стала думать о своих двух детях, о долгах, которые наделала, чтобы купить Мальмезон и роскошно обставить особняк на улице Победы, одеваться и устраивать приемы. Если Бонапарт ее бросит, кто будет платить кредиторам? Кто согреет ее и даст радость жизни? Баррас? Гойе? Ни тот, ни другой не захотят обременять себя полуторамиллионным долгом и двумя детьми в обмен на сомнительные прелести и морщины, скрытые пудрой. Чувствуя себя глубоко несчастной, Жозефина тихо заплакала.

А в это время Бонапарт прибыл в Париж вместе с Евгением де Богарнэ. Чрезвычайно взволнованный предстоящей встречей с Жозефиной, он сразу же помчался на улицу Победы, где — он не сомневался — готовили торжественную встречу. Когда его экипаж остановился во дворе особняка Шантерен, корсиканец, позабыв все рассказанное Жюно и все свои подозрения, заставившие его так страдать в Каире, думал только об одном: прижать к себе обожаемое тело жены…

Он выпрыгнул из кареты, вбежал в дом и остановился как вкопанный. Вестибюль был темен и пуст. Он бросился в комнаты, распахивая все двери: всюду пусто и холодно. В ярости он вбежал на второй этаж, где увидел служанку.

— Где моя жена?

— Она поехала вам навстречу.

— Это неправда! Вы лжете! Она опять со своим любовником! Соберите все ее вещи, упакуйте и выставьте к консьержке. Пусть она заберет их, когда появится!

В этот момент вошла Летиция со слезами на глазах.

— Я так ждала тебя, — сказала она, обнимая сына, и без промедления обрушила на него злобную тираду против Жозефины, несколько раз назвав ее шлюхой.

Вечером, еще более усугубив его одиночество, явились Жозеф, Люсьен, Элиза и Полина…

Укладываясь спать, Бонапарт твердо решил развестись…

На следующий день ему нанес визит Колло, богатый поставщик итальянской армии, финансовый соперник Уврара и Рекамье. Он нашел генерала в его комнате, тот с удрученным видом сидел у камина.

Бонапарт, и это было известно, никогда не мог ничего таить в себе. И он поведал Колло о своем решении. Бурьенн, приводя эту сцену в своих воспоминаниях, пишет, что Колло даже подпрыгнул:

— Как?! Вы хотите оставить свою жену?

— А разве она этого не заслуживает?

— Я не знаю, но сейчас не время думать об этом. Вы должны позаботиться о Франции. Она смотрит на вас. Вы видели, как вас приветствовали французы? И если сейчас вы начнете заниматься семейными дрязгами, ваш авторитет бесповоротно будет потерян. Для людей вы сразу станете обманутым мужем, персонажем комедий Мольера. Перестаньте думать о разводе. Если вы недовольны своей женой, то займетесь этим потом, когда не будет более важных дел. Вы должны поднять страну. И только после этого можете найти хоть тысячу причин для удовлетворения своих подозрений. Но сегодня во Франции нет никого, кроме вас, и вы слишком хорошо знаете наши нравы, чтобы позволить смеяться над собой с самого начала.

— Нет. Решено. Больше ее ноги не будет в этом доме. Мне все равно, что будут говорить обо мне, — отрезал Бонапарт. — О нас и так уже давно болтают. Среди массы слухов и нагромождения событий наш разрыв никто не заметит. Моя жена переедет в Мальмезон, а я останусь здесь. Народ и так достаточно знает и не удивится, если мы разведемся.

— Такая жестокость, — ответил ему на это Колло, — только доказывает, что вы ее по-прежнему любите. И это, пожалуй, оправдывает вас. Вы должны простить ее и успокоиться.

Бонапарт вскочил, как ужаленный:

— Я? Простить ее? Никогда! Если бы я не был в себе уверен, я бы вырвал свое сердце и бросил его в огонь!

На следующий день к одиннадцати часам вечера Жозефина приехала на улицу Победы. Консьержка, сильно смущенная, остановила ее:

— Генерал запретил пускать вас в дом…

Оскорбленная, словно получив пощечину, Жозефина разрыдалась. Тронутый ее слезами, привратник открыл ворота. У входа в особняк Агата, камеристка, ждала свою хозяйку.

— Генерал заперся на ключ в своей комнате, — прошептала она.

Жозефина, плача, поднялась наверх и постучала. Молчание. Она рыдала, просила открыть, затем легла на пол перед дверью, умоляя простить ее, не умолкая, лепетала, вспоминая их любовь, безумные ночи, горячие ласки и, наконец, нежно вздыхая, прислонилась головой к двери, не сомневаясь, что там, в комнате, Бонапарт, раздираемый чувствами, тоже плачет…

Примерно через час доброй Агате, рыдавшей на лестнице, пришла в голову спасительная мысль отправиться за Гортензией и Евгением и попросить их помочь матери. Двое детей, став перед дверью, плача, как и все остальные, стали просить Бонапарта в духе того времени:

— Не покидайте нашу мать! Она умрет! Неужели мы, бедные сироты, у которых эшафот уже отобрал родного отца, лишимся и защитника, которого нам послало само Провидение?

После этого Бонапарт открыл дверь. Бледный, с блестящими глазами, он протянул руки, и Жозефина бросилась в его объятия. Послушаем, как он сам описывает эту сцену: