"Мое сердце не выдерживает вида льющихся слез. Я был глубоко взволнован и не мог видеть, как рыдают эти бедные дети. И я сказал себе: "Неужели они должны стать жертвами ошибок их матери?" Что мне было делать? Я думаю, нет ни одного мужчины, который смог бы вынести это".

После того как Бонапарт крепко поцеловал Жозефину, он отнес ее в постель, и на следующий день Жозеф, явившийся на улицу Победы, застал их там же.

По прошествии страстной ночи примирение состоялось…

После отъезда своего брата Бонапарт встал, оделся и открыл окно. В комнату проникли запахи осени. Он с восторгом вдыхал их и наслаждался видом своего парка и Монмартрского холма с разбросанными по нему садами, виноградниками и ветряными мельницами… Земледельцы с мотыгами на плечах расходились по своим полям. С холмов, из деревушек Ле Шапель и Батиньоль, спускались запряженные осликами тележки, груженные фруктами, овощами, яйцами, направляясь на рынок Сент-Оноре.

Некоторые крестьяне привозили в город большие закрытые корзины с сырами и мясом для членов правительства. В это голодное время такие редкостные продукты могли себе позволить только люди, занимающие высокий пост. Большинство продуктов питания стоило очень дорого, и простой народ, столько надежд возлагавший на революцию, находился в еще более тяжелом положении, чем до 9 года. Полфунта кофе стоило двести десять ливров, пачка свечей — шестьсот двадцать пять ливров, повозка дров — семь тысяч триста ливров. Сахар был настолько нормирован, что французы придумали забавный способ, чтобы дольше пользоваться им: кусок сахара подвешивали на длинной веревочке к потолку, и каждый член семьи опускал его на строго определенное время (одинаковое для всех) в чашку с кофе или настоем трав, заменяющим чай. А тот, кто осмеливался подержать его дольше, считался виновным, как настоящий вор.

Бонапарт знал обо всем этом. Его мать и братья рассказывали ему о нищете народа, об обесценивании денег, о махинациях на бирже и нечестности членов Директории. Ему хотелось знать об отношении парижан к правительству. Решительные действия, которые он намеревался предпринять, могли удасться только в том случае, если бы все жители столицы поддержали его, если бы он был уверен, что члены правительства осточертели всем слоям общества, и если бы, по его выражению, пришла пора "ловить момент"…

Он закрыл окно, поцеловал Жозефину, которая спала, улыбаясь во сне, и спустился к себе в кабинет, чтобы встретиться с разными людьми, пришедшими к нему с визитом.

Успокоившись телом и душой после ночи любви, он любезно принимал визитеров, умело расспрашивал их и за время своего первого рабочего утра сумел прощупать пульс населения Парижа. То, что он узнал, обрадовало его.

Режим был ненавистен народу, и почти каждый день жители столицы находили способ открыто посмеяться над пятью директорами.

Так, вечером, во время первого представления спектакля "Вертеп", в тот момент, когда четверо воришек, персонажей пьесы, появляются на сцене, какой-то зритель воскликнул: "Их только четверо! А где пятый?" И зал взорвался таким восторгом, что актеры, воодушевленные дружным смехом зала, подошли к рампе и начали аплодировать публике.

Бонапарт узнал также, что владелец парфюмерной лавки с улицы Луа заработал много денег, продавая веера, на которых были нарисованы пять зажженных свечей, и одна из них — средняя — возвышалась над другими. На одной стороне веера была надпись: "Погасите четыре", на другой — "Надо экономить".

Постепенно убеждаясь в полной недееспособности правительства, люди стали подумывать о возвращении монархии. И Бонапарт, который считался непримиримым республиканцем, несмотря на свои далеко идущие планы притворялся разгневанным, узнавая, что щеголи и франты, роялистские настроения которых не были ни для кого секретом, требовали восшествия на престол Людовика XVIII и распевали куплеты, направленные против Пятисот (члены Нижней палаты законодательного корпуса). Возможность роялистского заговора заставила Бонапарта задуматься. Его развеселил один случай.

Рассказывали, что какой-то гасконец послал записку в Совет пятисот, озаглавив ее "Записка в Совет 500 000". Когда кто-то обратил его внимание, что он добавил три лишних нуля, храбрый человек воскликнул: "Черт возьми! Я поставил столько нулей, сколько их там на самом деле!"…

И наконец, один посетитель полностью укрепил Бонапарта в его намерениях, сказав, что враги режима были бы полностью нейтрализованы, увидев падение Директории, и что два месяца назад, узнав о поражении под Абукиром, многие из них стали носить брелоки с изображением ланцета, листиков салата-латука и крысы. Этот ребус означал: "Седьмой год их убьет"^[10].