И среди всей этой шумной возни торжествовала мадам Дюшатель. Потому что теперь, чтобы тайком пробраться к ней, Император, как школьник, должен был совершать тысячу сумасбродств. Однажды вечером они прогуливались в Вильере (церковный приход недалеко от Нейи, где Мюрат купил себе дом) в компании с Дюроком. Вдруг послышались шаги. Испугавшись, что его могут увидеть вместе с любовницей, Наполеон бросился к высокой стене, перелез через нее и спрыгнул в сад "с такой большой высоты, — пишет королева Гортензия, — что рисковал сломать себе шею".

В конце февраля Наполеон провел несколько дней в Мальмезоне вместе с женой, любовницей и всем Двором. Вел он себя там с поразительной развязностью. По свидетельству мадам де Ремюза, "Император, к большому удивлению всех окружающих, гулял в садах вместе с мадам Дюшатель и молоденькой мадемуазель Савари, уделяя государственным делам меньше времени, чем обычно. Императрица чаще находилась в своей комнате и проводила время в слезах. У нее больше не было сил устраивать бесполезные сцены. Ее тихое страдание в конце концов тронуло сердце Императора".

Но на самом деле не несчастный вид Жозефины отдалил Наполеона от мадам Дюшатель, а возросшие честолюбивые помыслы любовницы. Ведь он терпеть не мог, когда указывали, как ему следует поступать.

"Моя истинная любовница, — говорил он, — это власть. Мне стоило слишком большого труда завоевать ее, чтобы я позволил кому-нибудь похитить или разделить ее со мной". Как пишет Фредерик Массон, "он чувствовал, что его хотят опередить". Однако его дама, очень умная и умелая советчица, ничего не просила для себя.

Хитрая, как Макиавелли, она отказывалась даже от его подарков. Однажды Наполеон послал ей свой портрет, украшенный великолепными бриллиантами. Портрет она оставила у себя, а бриллианты отослала обратно, "чувствуя себя оскорбленной". Это проявление полнейшего равнодушия к роскоши изумляло Наполеона, и он чуть было не поверил ему. С самого начала он согласился сделать свою любовницу первой придворной дамой, хотя ее положение отнюдь не соответствовало этому назначению, так как в прошлом она не была связана с семьей Бонапарта. Затем он стал внимательнее прислушиваться к ее советам. Именно благодаря ей Мюрату было обещано звание князя — великого адмирала и он стал его светлостью. Но все закончилось тем, что Наполеон разгадал игру своей любовницы.

"Она захотела, — сказал он однажды, — встать на один уровень со мной. Я писал ей любовные письма, которые потом потребовал обратно через Дюрока. Я не хотел, чтобы они были изданы, как это делали с другими правителями". С тех пор как Наполеон убедился, что его любовница захотела стать "фавориткой" и править рядом с ним, он решил порвать с ней. Способ, которым он воспользовался для этого, достаточно интересен. Он вернулся к Жозефине, и, как свидетельствует мадам де Ремюза, признался ей, что действительно был очень влюблен, но теперь все кончилось, и добавил: "Я заметил, что мною хотели управлять"…

Свои признания он довел до интимных откровенностей, "выходящих за рамки простых приличий", и закончил просьбой к Императрице помочь ему разорвать эту связь.

Мысль поручить жене избавить его от любовницы достаточно необычна. Но она не шокировала Жозефину. Мадам де Ремюза пишет:

"Жозефина совсем не была мстительной — это надо признать. И как только она увидела, что ей нечего опасаться, ее гнев угас. Обрадованная тем, что может больше не волноваться, она снова стала для Императора приятной и снисходительной супругой, которая легко прощала ему все. Она прилагала все усилия, чтобы погасить любые сплетни об этой связи, и даже уверяла своего мужа, что, если бы он захотел изменить свои привычки с мадам Дюшатель, она тоже изменила бы свои и сделала все, чтобы поддержать его и даже скрыть его поступки, осуждаемые в свете".

Императрица вызвала к себе первую даму Двора и очень любезно сообщила ей, что Император больше не будет приходить к ней в постель.

— Со своей стороны, — добавила она, — я бы вам посоветовала не пытаться подогревать его кровь вашим чересчур смелым декольте. Император велел мне сказать вам, что отныне ему будут неприятны все способы демонстрации ваших чувств к нему, которые вы посчитаете возможным позволить себе.

Мадам Дюшатель не дрогнула. Она прекрасно владела собой и, по словам мадам де Ремюза, "показывала своим хладнокровием, что не заслуживает подобных предупреждений и еще менее признает свою вину перед Двором, который какое-то время не спускал с нее глаз. Она сохраняла ровное спокойствие, которое доказывало, что ее сердце не было глубоко затронуто неожиданным разрывом".

Что касается Наполеона, его поведение оставляло желать лучшего. Послушаем еще раз мадам де Ремюза: