— Еще Ланн — человек, суждения которого всегда отличаются на редкость здравым смыслом, а вместе с ним и Талейран, самый искусный дипломат в мире, предупреждали меня о двуличии поляков. Почему же я остался глух к их уверениям? Вы лгали, насмехались и предавали, чтобы завлечь меня и чтобы у меня не было пути назад. И что теперь прикажете делать с препятствиями из-за проклятой Польши, когда уже заключены мирные договоры? И что теперь делать с мадам Валевской, в которой я думал найти искреннего друга, наперсницу моей души, которую ждал столько лет, которую я так полюбил? Она хорошо знает, что мое пребывание в этой стране будет недолгим… И откуда ты взялась такая на мое несчастье? Зачем я повстречал тебя на дороге с твоим дьявольским обаянием и томными глазами — когда ты говорила о крови ваших мужчин и сердце ваших женщин… — И вдруг он с гневом выхватил часы из жилетного кармана и, бросив их на пол, раздавил каблуком: — Вот что я сделаю с твоей Польшей, если ты откажешься от моей любви!!!

"Его глаза метали молнии, — писала Мария Валевская. — Это было так ужасно, что вся моя воля была парализована. А его безумный взгляд, устремленный на меня, казалось, пригвождал к канапе, на котором я сидела. Я обливалась холодным потом и дрожала. Вдруг я услышала глухие удары. Это был грохот его каблуков, под которыми хрустели бедные часы. И вдруг мне показалось, что меня приподнимают. Я подумала: "Наверное, я спала и сейчас проснусь". Но что это? На меня что-то навалилось, мне стало трудно дышать. Я поняла…"

Мария потеряла сознание, и Наполеон воспользовался этим.

Когда она пришла в себя, то с ужасом обнаружила, что Император злоупотребил ее состоянием. Ее юбки были в полном беспорядке, кружева разорваны, а туфли валялись в разных углах комнаты. А он сам сидел в кресле у камина, восстанавливая дыхание. Но то, что должно было случиться, — случилось. И с большой долей мудрости и самоотречения Мария подумала, что будет лучше, если из происшедшего она извлечет выгоду для Польши. А слезы, обвинения и истерика все равно не исправят положения; Император же, напротив, может впасть в гнев, отказаться от своих обещаний, позвать камердинера и выпроводить ее навсегда.

Она встала и подошла к нему, пытаясь улыбаться. Наполеон, все еще раздраженный и несколько меньше влюбленный после утоления желания, не знал, как держать себя. Она опустилась перед ним на колени и произнесла:

— Я прощаю вас.

От этих слов у него стало легче на сердце. Он схватил ее руки, стал целовать их и нежно сказал:

— Теперь мы должны часто видеться.

Мария сразу стала серьезной:

— Вы думаете, что я собираюсь вернуться домой и жить прежней жизнью возле мужа? Никогда! То, что сейчас произошло, соединило меня с вами, и для меня невозможно снова появиться перед графом Валевским.

Наполеон задумался на несколько мгновений, опустив голову и искоса поглядывая на нее. Молодая женщина, имевшая теперь определенную заинтересованность в их связи, улыбалась, прикрыв веки, а потом поцеловала теплыми губами его ладонь. Это прикосновение заставило Императора вздрогнуть, и, как пишет Дорвен, "царственное желание, несколько приглушенное в нем, вспыхнуло с новой силой". С горящим взглядом Наполеон сказал:

— Ты права. Отныне ты будешь жить со мной.

Затем поднял Марию, отнес ее опять на канапе и показал, что он делал с ней, пока она была в обмороке.

Теперь Мария расположилась во дворце, и ее связь с Наполеоном стала официальной. Патриоты ликовали, думая, что благодаря обаянию их героической соотечественницы французский император воскресит Польшу.

Каждый день мадам де Вобан приходила ободрять графиню и диктовала ей слова, которые надо было произносить на подушке. Если она находила Марию слишком удрученной, слишком стыдливой, то напоминала о ее роли. Эту роль точно описал Фредерик Массон:

"Она не будет для Наполеона обычной любовницей, она станет как бы побочной женой, которая, конечно, не разделит с ним ни его корону, ни трон, но займет совершенно особое место в жизни Императора; она будет послом своей родины, его польской женой. Позднее ей удастся укрепить эту связь, такую хрупкую вначале. Она соединит сердце Наполеона с судьбой Польши. Даже своим безмолвным присутствием она сможет заставить его вспомнить о своих обещаниях, обяжет его если и не полностью сдержать их, то хотя бы мучиться угрызениями совести из-за неоплаченного долга".

Каждый вечер Мария повторяла Наполеону все, чему учила ее мадам де Вобан, говорила о Польше, напоминала о его обязательствах. Но он слушал ее рассеянно, предпочитая после любовных утех предаваться салонным сплетням, а не серьезным беседам. Молодая женщина поражалась, видя его интерес к частной жизни собственных генералов и министров, а также членов польского правительства. Он с удовольствием повторял альковные истории.

"Я подшучивала над этим его пристрастием, — писала Мария Валевская. — И ведь никто на белом свете не поверил бы, что самый великий человек века, к которому устремлены помыслы всего мира, находит удовольствие в таких глупостях".

Однажды вечером Наполеон попытался сочинить песенку для солдат, но, не добившись успеха, разорвал черновики и успокоился тем, что затащил Марию в постель. Его темперамент день ото дня становился все более пылким. 29 января 1807 года он написал своему брату Жозефу: "Я никогда не чувствовал себя так хорошо и не помню, чтобы когда-либо в прошлом был так любвеобилен"… А в результате Марии приходилось по нескольку раз в день давать салют в честь Польши…

И когда как-то раз она проявила неожиданную для него инициативу и вдохновенность в любовных играх, Наполеон в благодарность решил, наконец, вернуться к вопросам, которые так занимали его любовницу.