Олег вдруг разворачивается и делает еще один сильный удар. Что-то хлопает, как будто яйцо птеродактиля упало на пол и разбилось. Оно большое и шума от него больше, чем от куриного. Мне кажется, я понимаю, что это и отворачиваюсь. Я подбегаю к раковине и меня рвет.

Я умываюсь. Не знаю зачем. На том свете мы все чисты. Мы умоемся божьей росой.

Какой-то вой отвлекает меня от мыслей. Я смотрю в угол. Папин склонился над другом и орет. Он уже не плачет, не рыдает, он просто орет, как раненый зверь… А потом бормочет. Быстро, беспрестанно, какую-то тарабарщину. Но я прислушиваюсь и вычленяю: «Прости, Саша… Прости меня…»

Проходит время, Олег встает и вытирает слезы. Смотрит на меня. У меня все внутри сжимается. Я жду конца. И он вроде бы тоже чего-то ждет.

– Ну?

– Что?

– Давай уже.

– Что?! – не понимаю я. Не хочу понимать.

Он показывает глазами на нож. О нет! Он хочет, чтобы я это сделал!

– Я не могу!

– Посмотри на меня!

Я смотрю. Внимательно. Он развалина. Тот самый Олег Папин, на которого я стремился походить, которому завидовал до умопомрачения, до черной зависти, до того страшного уровня, когда, каюсь, иногда думаешь: «Вот бы его не стало, может быть, тогда…» И этот Олег Папин превратился в развалину. А я? Он сейчас развалина, а я развалина всегда.

– Посмотри на меня! – повторяет он. – Я тоже не могу. Я уже сделал… – Он оборачивается, смотрит в угол. Слезы опять текут из его глаз. – Я не могу больше!! – вдруг орет коллега. Я вздрагиваю, я не привык к его крику. Он эмоциональный – почти всегда, но очень редко агрессивный. Агрессивных боятся, а таких, как он, любят.

– А я могу?! – возмущаюсь я. Ведь я уже сделал самое страшное, что можно себе представить. И думал, что я в аду. Я и не знал, что мой ад только начинается сейчас…

– Пожалуйста… – просит Олег. Он очень редко что-то просит. Тем более у меня. Он подходит, берет нож и вкладывает мне в руку рукоятку. – Сделай это.

– Я не могу, – продолжаю я отказываться. Я пытаюсь что-то объяснить, но он прерывает меня криком:

– Я знаю, что ты хочешь этого! Слюнтяй, ничтожество! Такие, как ты, всегда во френдзоне. Даже присунуть не смог бабе, которая понравилась. А я смог!

И он начал описывать смачные и одновременно страшные подробности, как он спал с Оксаной. Я знал, что он делает это нарочно и держался до последнего. Но время идет…

Я ударил его ножом. Олег перестал говорить.

– Допустим, но что потом? Мы же договаривались. Ты сказал, что сможешь себя… А я? Я не смогу!

Я вдруг вынырнул из какого-то странного морока и увидел себя сидящим на Олеге. В руке окровавленный нож. В Олеге полно отверстий. Новые литры крови добавились к тем, что были. Вся моя рубашка в крови. Я так самозабвенно спорил с Олегом, что даже не заметил, как давно мне никто не отвечает…

Я посмотрел на результат своих трудов. Это все я сделал?! Я?! Я отбрасываю нож. Я к нему не прикоснусь больше.

Я не мог! Я помню только один удар. А дальше… провал. Неужели это сидело во мне? Неужели он был прав? Как я буду жить с этим?

Я посмотрел на часы на стене и рассмеялся как буйнопомешанный. Я могу жить с этим минут десять от силы… А потом будет поздно уже что-то делать.

Я вожу глазами по полу. Валяется разбитый стакан. Не только мы с Олегом развалины – гостиная-кухня выглядит не лучше нас. Красные пятна пропадают, я четко вижу острый осколок возле себя. Он манит меня, и рука сама тянется к нему…

Пятое досье было на сына Олега – Максима Олеговича Папина. Парню было всего двадцать два года, он только закончил училище. Остров Зуб – первая его вахта. И последняя…