Что-то он излишне задумался. Прочь, прочь мысли! Он ведь пришел сюда развлекаться, отдыхать, набираться новых впечатлений и ощущений. Да, Леонардо был в разных борделях и жаркий опыт его стучался в его сердце огнем воспоминаний об испытанном, но это был он, а сейчас это… Гм, это он. Что-то все-таки необходимо предпринимать со соей звуковой и смысловой идентификацией, господин баронет Дарт Серенус. Тьфу!

Он вошел в услужливо распахнутые перед ним двери — низшие «на дверях» умеют каким-то взращенным долгими годами работы чувством определять, КТО перед ними. И пусть на нем скромная кожаная куртка, прикрытая плащом, серебряная цепь баронета, ножны шпаги просты и не изукрашены драгметаллами и драгоценными камнями, двери распахнулись как перед герцогом. Стремительно быстро, широко, с глубокими поклонами и опущенными глазами. Чуют, директора «вертушек», верно чуют.

Хаос круглых столиков, кресел, диванов, диванчиков, банкеток, соф и изогнутых в спинках невесомых стульев. Свет приглушенный, шум оживленный, звенит хрусталь, злится на него и громко брякает стекло. Смех, смех, смех. Заигрывающий, сытый, мурлыкающий, обещающий, натужный, вынужденный. Разные голоса. В основном звонкие или бархатные женские. Девушки, женщины, дамы, девчушки на вид и на вес вьются малыми роями, перемещаются, порхают. Теплом своего тела греют сидя на коленях иззябших в одиночестве мужчин. Мелкими глотками пьют легкое вино, машут на себя или едва касаемо бьют по шаловливым ручонкам веерами. Смеются, закидывая далеко назад голову, удлиняя и обнажая красивую беззащитную шеи — кто как хочет это видеть. Встряхивают локонами, буйными гривами, красуются строгими прическами. Смеются широко открывая рот, хвалясь жемчугом зубов и розовыми невероятно чистыми — однозначно лезвиями налет соскребали, язычками. Буйство красок, буйство плоти. Кто-то так уже говорил? Ну пусть предъявит за свои авторские права.

Он ледоколом пронзил, расколол смесь горячего дыхания и ароматов, сел, сразу откинувшись на широкий дива. Подтянул носком сапога банкетку, выложил на нее ноги, безнадежно портя бархат обивки шпорами. Встретил лучиками долгожданного веселья взгляд дернувшегося неприметного человечка у стены, громила-горилла рядом с ним был умнее, стоял недвижимой статуей. Соображает человек.

Он щелкнул пальцами в никуда, не сомневающийся, что тут же появятся исполнители его желаний.

Он отдавал себе отчет, что его несет, он ведет себя вызывающе, на грани, но… Но ему было наплевать. Тесные оковы вдруг разжались, душный воротник расстегнут, пуговицы вырваны с мясом, ремень ослаблен.

— Владетельный господин желает вина, сладостей… И сладостей?

— Для начала вина. Фринийского. Много. Виноград, сыр. И пусть девочки, словно невзначай проходят мимо меня. Все девочки — он не посмотрел, не повернул голову, просто выделил тоном, но он уверен — перед ним пройдут все, даже те, что сейчас «работают» в комнатах на верху — Нет, не все. Только те, что сегодня еще ни с кем не были.

— Есть невинные, владетельный господин. Очень юные.

— Не интересует. Я не собираюсь проводить обучение начальным азам за собственное золото.

— Владетельный мудр.

— Ты даже не представляешь насколько я умудрен. Да, и пусть пройдутся мальчики. Так, чтобы они не мне мозолили глаза, а ей — он кивнул на Зарю — Или пусть будут и мужчины, Заря?

— Простите мою дерзость, мой господин, но — нет! Только мальчики. Ну или нежные, еще пахнущие молоком, юноши. Для меня существует только один мужчина в мире — это вы, мой господин.

И головку склонила и румянец на щеках и ресницы так трепещут, так трепещут! А взгляд буквально плещет смехом. Но необходим подзатыльник:

— Ты почти рядом с границами, Слуга.

— Прости меня, мой господин!

— Все. Запомни. Не забывай. Веселись. Себастьян?

— Мне бы в возрасте, ваша милость. Ну и чтобы побольше сверху… Снизу тоже можно побольше.

Бровь в удивлении ползет сонной мухой вверх — такого скорее ожидаешь от Бруно, но не от юного Себастьяна. М-да, о вкусах не спорят, душа — потемки.

— Ты меня слышал. Их тоже. Исполняй.

Неслишимо появившийся, неслышимо исче. Тут же на столике материализовался хрустальный графин с вином и фужеры. Виноград, плачущий прозрачной слезой сыр. А перед ним запорхали яркие бабочки — махаоны, кометы, парусники. Только блеклых «капустниц» не было.

Он улыбался, пил вино, брызгал соком виноградин, смотрел наслаждаясь или наслаждаясь смотрел. Он отдыхал.

Заря как-то быстро определилась с выбором и уже, вдруг лизнув юношу в щеку, кормила его виноградом с рук. Себастьян же еще мучился муками выбора. Хмурился, вздергивал голову, пару раз невольно развел руки в сторону, задумчиво сравнивая параметры демонстрируемого с массогабаритными характеристиками своего идеала. Наконец выбрал и он.