— Мисс Фенвик, расскажите, что было дальше, — прервал её Годдард. — С детьми.

— Дальше? А дальше приехал священник из Лондона, отец Мейсон, и с ним мальчик. Мальчик всё плакал. Но он тихий такой был, забитый, даже плакать боялся. Видно, что из приюта, не от родной матери. Там ведь с ними не церемонятся. Худой весь, голодный… Я сама плакать начала, на него глядя. Тогда же и сэр Джон приехал. И вот они все втроём с отцом Мейсоном занимались бумагами, ездили в Стоктон, к нотариусу, к судье. Я так полагаю, это хлопотное дело — ребёнка усыновить. Правда, отец Мейсон в Лондон возвращался, — наверное, церковь свою оставить надолго не мог, — а потом снова приехал, доделать всё окончательно. А леди Клементина от этого мальчика второго, можно сказать, не отходила.

— Вы знаете, как его звали на самом деле? — спросил Годдард.

— Не Руперт точно. Он не отзывался на это имя, потом только начал, и то как будто не сразу понимал, ему подумать надо было, что когда говорят «Руперт» — это про него. Да я и не пыталась его имя вызнать. Зачем? Усыновили сироту — и хорошо. Лишний раз спрашивать — только тревожить. Мы же хотели, чтобы он забыл, что раньше было. Боюсь, те воспоминания были не из хороших.

Мисс Фенвик быстро, полуукрадкой бросила взгляд на Дэвида. Тот сидел, низко опустив голову. Айрис видела, как напряжённо ходили мышцы на левой скуле. Наверняка, он слушал всё это, до боли сжав зубы.

И кто такой был этот «он»? Руперт? Дэвид? Или Тони Хьюз?

— Сэр Джон уехал сразу после того, как закончили все дела с усыновлением. На один из заводов упали две бомбы. И мы остались с мальчиками… Зимой мы жили в коттедже, потому что в большом доме было холодно, потолки высокие, окна огромные, да одну печь на кухне растопить сколько угля надо было… А где его взять? Взрослые бы ничего, но Дэвид и так был очень слабенький, болезненный, а там эти сквозняки вечные, холод.

Руперт нетерпеливо завозился: очевидно, что уголь и сквозняки его не интересовали. Айрис заметила, что у него тряслась левая рука, да и сам он весь склонился на левый бок.

— В начале апреля мы должны были вернуться в большой дом, но леди Клементина всё тянула, а потом сказала, что надо совсем уехать. Юг бомбили, вот и завод даже, надо ехать на север. Я потом только поняла, почему она решила уехать в то поместье в Ланкашире, а тогда я начала её отговаривать. Ну вот зачем бы немцам сбрасывать бомбы на Эбберли? Сплошной лес, считай. Но она просто хотела запрятаться куда подальше, чтобы никто ни её не знал, ни детей, и чтобы сэр Джон туда не приехал. Поместье от железной дороги было далеко, добираться долго, неудобно. Мы туда приехали в мае, жили уединённо, ни с кем не общались, ходили только в лавки в деревню. К нам однажды даже женщины из деревни заявились — проверить, есть ли вообще дети. Решили, что мы их обманом зарегистрировали, чтобы получать улучшенный паёк. А Клементине именно это и нужно было, чтобы никто не видел, не знал. Только она и я. Так она всё и устроила. Начала называть мальчиков другими именами.

— И вы согласились? — спросила инспектор Годдард.

— Не сразу, не сразу, — затрясла головой мисс Фенвик. — Но, знаете… Я хотела, чтобы она была счастлива. Он делал её счастливой — второй мальчик. Она… Не с первого дня, конечно, но она его любила. Хотела, чтобы он был её сыном.

Руперт издал какой-то мучительный сдавленный звук, то ли стон, то ли рык.

— Господи, да почему же⁈ — не выдержала миссис Пайк. — За что она так?

— Я не знаю… — всхлипнула Фенвик. — Видно, так бывает. Некоторых тяжело любить, а некоторых — легко. Его, — Фенвик кивнула в сторону Дэвида, видимо, не зная уже, как правильно назвать его, — было легко любить. Бывают такие дети. Добрые, радостные, спокойные. А Дэвид, другой Дэвид, первый, он был… как поломанный. Что-то с ним всегда было неладно. Как будто ему всегда и от всего было плохо.

— Я был болен! Я просто был болен! — выкрикнул вдруг Руперт. — Она отказалась от меня, потому что я был недостаточно хорош для неё!

Дэвид привстал, как будто хотел подойти к нему, но так этого и не сделал.

— Она так решила, — сказала мисс Фенвик с какой-то обречённостью. — Мальчики были не сказать, что на одно лицо, но и не разные… Обычные дети: круглые глаза, круглое лицо, маленький нос… Ничего такого, что в глаза бы бросалось. Улыбка разная была. У первого Дэвида такая, что верхней губы совсем не видно, ну и глазки немного косили, но со временем выправились. Волосы у обоих светлые. Дэвид потемнел уже когда лет двенадцать было. Сэр Джон приехал, помню, на Рождество в конце сорок третьего. Он и не понял ничего. Он же и до того Дэвида урывками видел, только младенцем, считай. А потом, как война началась, его дома почти никогда не было. Так всё и случилось. Но потом…

— Что потом? — в два голоса спросили Руперт и инспектор Годдард, когда мисс Фенвик замолчала.