— Раз вы ту статью прочитали, то знаете, что леди Клементина не в себе была после родов. Меня здесь ещё не было, я и не знала про те времена ничего, но потом… — миссис Пайк остановилась, словно сомневаясь, стоит рассказывать или нет, а потом сказала: — Ну, ей уже от моих слов хуже не будет! В большом доме ведь как: одно услышишь, другое… И мисс Фенвик, горничная хозяйки, как-то проболталась… Миссис Хендерсон готовила рождественский ужин, только вот не помню, в каком году это было. В конце сороковых у нас и продуктов таких не было, в начале пятидесятых тоже. Может, в пятьдесят пятом… Да и не важно это. В общем, миссис Хендерсон готовила на Рождество пирог, а мисс Фенвик страсть как любила минсмит¹. И так получилось, что начинки этой много сделали. Лишнюю в баночки закатали, но и мисс Фенвик оставили полакомится… А она уж старенькая, много ли ей надо, захмелела немного. Миссис Хендерсон, когда минсмит делает, бренди не жалеет. Фенвик начала она вспоминать про то, как они Рождество праздновали в войну, на севере, значит, когда жили. И про детство, про леди Сетон, про свадьбу, про ребёночка… А потом Фенвик и говорит, что все боялись, что после родов леди Клементина немного головой повредилась. Чудила очень… Когда она приехала с ребёнком и когда крестины были, наделали фотографий, а через несколько недель она взяла и все в камин покидала… Тогда отопления не было, только каминами и грелись. И ребёнком отказалась заниматься, а сама всё писала какую-то книгу. Вы молодая, не знаете, но иногда с женщинами такое случается… Ребёнка видеть не хотят. Иногда даже убить пытаются! Кажется, им, к примеру, что это не ребёнок, а чудовище какое-то, или что в него дьявол вселился. У леди Клементины такого, слава богу, не было. Но малыш-то недоношенный был, больной, страшненький, говорят… Она, поди, о розовом ангелочке мечтала, а тут такое! Никак смириться не могла! И он всё кричал, не переставая, и днём, и ночью. Вот с ней что-то и сделалось… Я сюда пришла, когда они из Ланкашира вернулись после войны, она уже в порядке была. Детей любила. Но всё равно никогда почти не фотографировалась, сколько я её знала. И фотографий в доме не стояло, ни одной. Она все убрала. То, что сейчас есть, это уже сэр Дэвид поставил. И мать, и отца, и деда с бабкой… И вот я тогда подумала, что это она фотографии-то жжёт? Не началось ли опять то самое? Перепугалась, Фенвик рассказала. А потом и думать об этом стало нечего… — печально заключила миссис Пайк.

Айрис и без рассказа миссис Пайк обратила внимание, как мало было фотографий в альбомах. Но почему? Очередная странность леди Клементины или нечто, имевшее под собой причины?

Как будто она боялась оставить следы после себя. Любые иные следы кроме книг.

После ужина, за которым все вели себя удивительно доброжелательно и прилично, Айрис вышла на улицу. Там, где кончались цветники, деревья парка стояли, как чёрная стена, но небо над ними, над куполом оранжереи было того невероятного, ослепительно синего цвета, который появляется после захода солнца.

Айрис услышала, как стукнула у неё за спиной дверь, а затем послышался глухой, солидный «вуф!» Наггета. Она обернулась. От дома шёл сэр Дэвид.

— Тоже решили прогуляться? — спросила Айрис.

— Вообще-то нет. Я увидел, как кто-то ходит по саду. У вас тёмный плащ, похож на мужской… Я решил проверить.

— Это же опасно! А если бы это был на самом деле злоумышленник?

— Я узнал вас, когда открыл дверь.

Наггет плюхнулся на землю у ног Дэвида — прямо на холодный гравий.

— Думаю, вам не стоит гулять одной в темноте, мисс Бирн, — сказал Дэвид.

— Сейчас ещё не темно, — Айрис указала на светящийся синий над их головами.

— Люблю это время суток.

— Синий час… Красиво, но тревожно.

— Мне тоже тревожно, мисс Бирн, поэтому я и прошу не выходить одной.

— Можно просто Айрис, — улыбнулась она. — Но я б и не ушла далеко. Мне самой было страшновато даже до качелей дойти.

— Пойдёмте вместе, Айрис.

Она обратила внимание на то, что он не предложил называть его просто Дэвидом в ответ.

Они дошли до качелей, и Айрис села на ширкокое сиденье. Хорошо смазанные, они качались абсолютно беззвучно. Сэр Дэвид, немного подумав, сел рядом.

— Я хотела с вами поговорить, но рядом постоянно кто-то есть, — сказала Айрис.

— О чём?

— Ни о чём особенном. Я собираюсь в выходные поехать в Лондон и разузнать что-нибудь насчёт усыновления. Решила вас предупредить. Начну с церкви. Кстати, оказалось, что она католическая. Леди Клементина ведь была англиканкой?

— Она не была религиозна, но да, она была прихожанкой англиканского прихода.

— Ещё одна странность. Я понимаю, что с нашего последнего разговора всё… очень изменилось. Но я всё равно хочу разобраться с этим письмом. Инспектор Годдард не сбрасывает его со счетов, но, кажется, не намерен копать в этом направлении.

— Он уже решил, что это был я, — глухим голосом сказал Дэвид Вентворт.

— Вы должны защищаться! — Айрис повернулась к нему.

Лицо у сэра Дэвида было спокойным, почти расслабленным. Айрис поражалась этому хладнокровию — или же этому умению держать лицо и скрывать настоящие чувства.

— Завтра приедет мой адвокат. И он пока не видит особых причин для волнения. Он уверен, что что бы ни нарыл инспектор, по этому делу вряд ли будет вынесен обвинительный приговор. Доказательства невозможно найти. Прошло шесть лет. То, что у меня был мотив, не доказывает, что я и есть убийца.

— Даже если нет доказательств, вы представляете, через что вам придётся пройти? — Айрис почти возмущало равнодушие Дэвида к собственной судьбе.

— Я шесть лет жил с мыслью о том, что виновен в её смерти. Хотя я даже не был уверен, что она мертва, но всё равно… Наверное, где-то в глубине души я знал. Знал, что она не оставила бы меня… нас… Так что она должна была быть мертва. Иначе бы она вернулась.

— Но почему вы считали себя виноватым?