«У всех, кто приходит сюда, есть обязанности. Ты будешь работать в прачечной. Так же упорно, как мы. Рано вставать и проводить день с пользой. Посещать мессу и молить Господа о прощении. Понятно?».

Было трудно остаться невозмутимой, но мне удалось, и я сказала, что поняла. Она добавила, что Сестра Мэри-Фрэнсис покажет мне спальню.

Когда я вышла из кабинета, чемодана уже не было. Сестра Мэри-Фрэнсис сообщила, что он мне больше не понадобится. Я была в истерике. В нем была единственная фотография отца и одеяльце, что я связала для ребенка. Розовое, поскольку я уверена, что будет девочка. Я умоляла их его вернуть. Но появилась Матушка Карлин и начала хлестать меня ремнем, прямо там, в коридоре. Она сказала, что мне должно быть стыдно за свое поведение.

Айви закусила губу, вспомнив тот момент, когда поняла, что у нее забрали фотографию отца. Будто бы украли его последнее прикосновение, последний миг, что он провел с ней: он послал ей воздушный поцелуй от подножия лестницы, а она стояла наверху в ночной рубашке, глядя на него. Словно бы Сестра Мэри-Фрэнсис вернулась назад во времени и забрала все это. Но Айви знала, что не должна цепляться за воспоминания об отце. Ей нужен Алистер. Необходимо, чтобы он почувствовал, что в нем она видела своего спасителя, что кроме него не было надежды.

Глаза горели; ей отчаянно хотелось спать. Руки дрожали, когда она заставляла их писать, а все тело болело. Но ей нужно к утру оставить письмо под подушкой, иначе Патрисия не сможет отдать его парню-развозчику.

После я пошла за Сестрой Мэри-Фрэнсис вверх по лестнице в спальню. На лестнице было еще больше девушек, но никто не посмотрел на меня, не улыбнулся, не сказал ни слова. Сестра оставила меня в спальне и велела переодеться в робу. Комната была холодной и серой, с кроватями, как в больнице. Под окном с выцветшими шторами ― выщербленный умывальник, на стене ― колокольчик. Потом она показала мне прачечную. Приходилось работать с тяжелыми механизмами. Руки девушек покраснели от работы в холодной воде. После шести часов работы в прачечной на ужин дали водянистый суп и жесткий хлеб. За ужином не разрешали разговаривать. Нам вообще говорить не позволялось.

Монахини очень жестоки. Они бьют нас тростью или тем, что попадется под руку, если мы осмеливаемся заговорить. Одна девушка так сильно обожглась о раскаленные докрасна стальные листы, что на руке появился волдырь. Теперь он уже заражен. Сестра Мэри-Фрэнсис просто подошла и отругала ее за напрасную трату времени.

Нам разрешено лишь молиться или произносить: «Да, Сестра». Молитвы перед завтраком, месса после завтрака, молитвы перед сном. А потом ― черная пустота, пока колокол на стене не разбудит нас снова в 6 утра. Мы живем по колоколу, здесь нет ни часов, ни календарей, ни зеркал, ни ощущения времени. Никто не говорит, что будет, когда родится мой ребенок. Но я знаю, что здесь есть дети, потому что по ночам слышу, как они плачут.

Айви вздрогнула, когда маленькая ножка внезапно сильно пнула ее изнутри. Мочевой пузырь пульсировал, ей отчаянно нужно было в туалет, но по ночам вставать не позволялось. Она подумала о своем малыше, о том, что внутри нее он в тепле и безопасности. Она понятия не имела, как он появится на свет. Девочки в школе шептались, что дети выходят через пупок, но Айви не понимала, как. Все, что она знала, ― Господь решит, когда придет время и позаботится о них.

Она повернулась на другой бок, стараясь устроиться удобней. Одеяло колыхалось, когда ребенок радостно двигался внутри нее, не думая о том, что ждет впереди. Айви видела и девушек без животов. За ужином они сидели за отдельным столом. От них веяло печалью, которой она еще не познала. Она должна выбраться из обители Святой Маргарет прежде, чем родится ребенок. Она должна заставить Алистера понять.

Любимый, я так сильно по тебе скучаю. По нашим поездкам к морю, по прикосновению травы к коже, когда мы лежали, глядя в небо. Нам не позволено выходить. Я чувствую, что отрезана от природы, от дома, от тебя, от себя. Я мечтаю убежать. Но единственное время, когда монахини не смотрят, это ночь. А спальни так высоко, что, пытаясь спуститься, можно свернуть шею. Даже если я выберусь наружу, куда мне бежать? Дядя Фрэнк привезет меня обратно, и мама не сможет его остановить. Я могла бы убежать к тебе, но не знаю, хочешь ли ты этого. И не смогу вынести, если ты прогонишь меня на улицу. От прежней меня ничего не осталось. Даже имени. Ночью в темноте я чувствую, как наш ребенок двигается внутри меня. Я подвела своего ребенка. Я всех подвела. Я плачу каждую ночь, не в силах уснуть.