Она отходит в сторону в темноту, чтобы остальные не видели как она, тяжело дыша, опускается на землю, приникает к бутылке с водой. Судорожный глоток, еще вдох — он будет последним. Гадкое тело дергается и хрипит, но вскоре затихает. Кончено. По крайней мере, эта одна паучиха больше никого мучить не будет, не из кого больше не высосет всех жизненных соков. Осталось только положить ее как нужно. Передо мной лишь пустая оболочка, которая никогда не была живым существом. Она не боролась за свою жизнь, не умерла, просто перестала быть опасной. И выглядеть должна именно так, чтобы не вводить никого в заблуждение.

Вот только что-то здесь не так. Если присмотреться, то явно чего-то не хватает. Где же длинные клочья паутины, навивающиеся на каждую паучиху? Без них свершившееся не имеет значения.

В маленьком черном рюкзачке, который тащила с собой паучиха, тоже нет необходимого. Зато есть нож. Он недостаточно большой и недостаточно острый. Вскрыть им твердую оболочку паучихи никак не выходит. Добраться бы до ее черного паучьего сердца! Но нет. От ударов из нее брызжет зловонная тьма! Снова и снова, и хочется думать, каждый удар ослабляет их всех…

Холод пробирает до самого нутра. Вокруг сгустилась чернильная тьма, и я не могу понять, где нахожусь. Да и кто это Я, собственно? Только что на месте меня был кто-то чуждо другой, без единого проблеска меня нынешней. Какое-то время меня просто не было, не было ни в одной точке пространства, и я вернулась не по собственному желанию. Мое хрупкое Я разлетелось вдребезги и перестало существовать, а теперь собралось обратно, но на долго ли? Что оно такое, раз так запросто может исчезнуть?

Когда мое Я находилось в полной власти другого человека, оно стремилось выбраться из вполне конкретного места, над которым простиралась его власть. Теперь же мое Я потерялось и, хоть и не находится ни в чьей власти, оно не находится и в своей. И все также стремится выбраться, хотя выбираться неоткуда. А как же выбраться из ниоткуда?

Наверно это инстинкт — бежать, двигаться, и он приводит меня в какую-то яму, из которой я с трудом выбираюсь наверх, проваливаюсь через какие-то мохнатые кусты и вываливаюсь наконец на ярко освещенную аллею парка. Бьющий по глазам свет, наконец, окончательно возвращает меня в реальность, и я понимаю, что все вокруг меня больше не сон. Я проснулась, но почему-то не в собственной кровати, а на улице, и к счастью не в пижаме, а в своих обычных джинсах и толстовке. Оглядываюсь, не понимая, как же так произошло-то со мной.

Тысячи разноцветных фонариков гирляндами развешаны вокруг и окрашивают собравшуюся под ними толпу людей то в синий цвет, то в красный, то в зеленый. Играет музыка, которою я до сих пор, увлеченная собственными кошмарами, упорно не замечала. Трещат автоматы с закусками, а мусорные баки уже доверху наполнены одноразовой посудой и скомканными салфетками. И все это тошнотворно знакомо, нет только ненасытного монстра посреди груды искалеченных трупов.

Музыка прерывается, и нарочито довольный юношеский голос, начинает расхваливать здоровый образ жизни и конкретно сегодняшний благотворительный марафон, который вот уже почти-почти завершен. В сознании, наконец, всплывает что-то существенное — удается вспомнить брошюрку об этом мероприятии, найденную мной в доме погибшей. Наверное, из-за нее я и пришла сюда сегодня, хоть и напрочь забыла как.

Иду сквозь толпу в конец аллеи. Здесь стоит высокая арка с яркой надписью “Финиш”. От нее вглубь парка ведет тускло освещенная серебристым светом дорожка. По ней как раз добегает последние метры один из участников марафона.

Кто-то хватает меня за плечо, вынуждая остановиться. Оборачиваюсь и вижу Пилдика, у него обескураженный и даже немного помятый вид. Лицо раскраснелось, волосы стоят дыбом, галстук сбился на сторону.

— Эй, вы в порядке?! — спрашивает он, тревожно вглядываясь в мое лицо.

— Да, — киваю я, — не ожидала вас здесь увидеть…

— Но мы приехали вместе!!! — обескуражено восклицает мой шеф.

Вот так! Роюсь в памяти, но там полнейшая пустота. Очень хочется расспросить его о подробностях, но как-то неловко.

— Хотите сказать, что вы не помните, как оказались здесь? Что последнее вы помните? — начинает допытываться Пилдик.

Рассказываю, что вроде бы была дома, в постели, и мне снились кошмары, выражение его лица становится совсем кислым.

— Ну что ж, — вздыхает он, — не думал, что с вами это произойдет так быстро. На самом деле, мне начало казаться, что именно с вами у нас все получится.

— Так быстро произойдет что?

— Ну, — Пилдик смотрит в сторону и морщится, — в конце концов, все начинают немного теряться…ну, вы понимаете, о чем я.

— И что, потом это проходит?

— Не буду вам врать, дальше становится хуже, — выдавливает из себя Пилдик.

У меня начинается тихая паника, и появление Гила с огромным многослойным бутербродом в руке меня уже не удивляет.

— Ну что, отдыхаем, развлекаемся? — интересуется он, кусает бутерброд и запихивает обратно кусочек помидора, попытавшийся дезертировать с другой стороны. Проглотив добычу, невозмутимо сообщает: — Надеюсь, у вас есть что-нибудь стоящее. Сейчас шеф подойдет.

Мелькает мысль, что я в беспамятстве умудрилась как-то собрать здесь всех, чтобы у того, как я схожу с ума, было побольше свидетелей.