— Я серьезно, Эми. Лучше тебе этого не делать, — предостерег Итан из-за спины. — Ты пожалеешь.

Эми обернулась к нему и кивнула головой. Там на другом конце туннеля — Льюис и неизвестность, возможно, даже опасность. Но не воспользоваться такой возможностью и не узнать предполагаемое место обитания убийцы Эми просто не могла.

— Не сомневаюсь, — произнесла она на удивление твердым голосом, а потом отвернулась и прыгнула.

***

В следующий раз, когда Эми открыла глаза, она с удивлением обнаружила себя в собственной спальне в Кеттлуэлле. Односпальная кровать с голубым пледом, выключенный ночник в форме полумесяца. Свет заходящего солнца окрасил бледно-розовые обои в грязно-оранжевый.

Она сидела прямо на полу посреди своего ковра, с удивлением и ужасом вслушиваясь в окружающую тишину. Только вороны каркали за окном, внимательно заглядывая в окна жилых домов.

На негнущихся ногах Эми вышла из комнаты, пошла к лестнице. Перила, столь холодные на ощупь, единственное — что не позволяло ей потерять координацию и кубарем полететь вниз. Пальцы, скользящие по поверхности, в самом конце дотронулись до чего-то влажного. Поднимая руку к лицу, Эми без удивления, но с тупой болью в груди, признала на ней кровь.

Настенные часы равнодушно пробили полдень. Что-то внутри механизма скрипнуло, и снова секундная стрелка пустилась в свой бег. Эми могла слышать только заедающий то и дело «тик-так», и больше никаких звуков не существовало. Вакуум накрыл весь дом, прочно отрезая Эми от жизни за пределами обагренных кровью стен.

Тела родителей Эми нашла прямо возле входной двери. Лаура лежала головой вниз, а Гейл, видимо пытавшийся загородить жену собой, так и остался на ней с распростертыми руками. Ладони матери были вытянуты в сторону Эми и как бы приглашали взять за руку. Скопившаяся кровь под ногтями доказывала, что смерть была не из легких. Эми, только взглянув на кровь на одежде, отвернулась. Она боялась увидеть лица, ведь тогда бы точно уже не смогла держать себя в руках. Эми пообещала себе сдасться, но позже — когда останется наедине с собой.

Потому что Льюис хотел видеть ее слабой.

Он тоже был в этом доме, конечно. Сидел в гостиной напротив включенного телевизора, звук которого был убавлен на минимум. Льюис искоса глядел в экран и пытался оттереть кухонным вафельным полотенцем кровь со своего большого ножа. Он видимо решил принять в этом доме душ, потому что волосы были мокрыми, а старая одежда — комбинезон с эмблемой неизвестной ей фирмы — валялась на полу. Кажется, Эми признала на Льюисе штаны отца. Клокочущая боль превратилась в изжигающий внутренности пожар. Всепоглощающая ненависть вскипела в Эми с такой силой, что она позабыла обо всем на свете.

— Ты… — зашипела она, ощетинившись, как дикий зверь.

Льюис обернулся на чужой голос.

— Ну, надо же, ты все же здесь.

— Зачем ты убил их?

Льюис поднялся с дивана, выкинул полотенце на пол, а потом склонил свою голову на бок. Капли воды падали ему на плечо.

— Думал, они тебя скрывают, а потом, пока разбирался с твоим отцом, выскочила мать. Я в любом случае убил бы обоих. Кто-то из них, от кого ты унаследовала кровь моего предка, определенно мог бы стать вместилищем Итана, поэтому их стоило убить.

Ответ ее не устроил, она просто не могла осознать эту пугающую рациональность.

— Тебе своих родителей было мало? Зачем ты убил моих? — взвыла Эми, несясь на Льюиса со всей яростью, которое только могло разжечь ее сердце, надеясь, что это пламя испепелил убийцу до тла. — Я не прощу тебя!

Льюис заглянул ей прямо в глаза и почему-то грустно, слишком по-человечески, улыбнулся.

— Этого и не требуется, — произнес он одними губами, но Эми все равно услышала каждое слово, ведь именно в этот самый момент смогла коснуться чужого сознания.

Их разумы переплелись.

«Зачем ты убил их?» — в гневе повторяла Эми.

Ее слова становились то тише, то громче. Они сливались в единый ритм, глушились помехами, обрывались на половине. Вскоре плачущий голос Эми уже был другим — принадлежал не ей.

— Зачем ты убил их? — кричал Льюис с тем же самым отчаянием, гневом, ненавистью, что теперь были направлены на него самого.

Перед ними не существовало единого пространства, их было сразу несколько, наложенных друг на друга. Фрагменты уродливо поддрагивали, искажались, плавились, как сожженная фотография. Семейная фотография.