— Можно считать, что письмо — шутка, — улыбнулся Грай. — Подселенец не обнаружен.

Бойдарь повернулся лицом на восток, и, чего за ним прежде не наблюдалось, трижды перекрестился. Настроение его явно улучшилось.

Грай сс мо гр ел крыльцо, дверь, куда был вбит гвоздь с запиской. Потрогал след от гвоздя — вниз полетела крошечная щепочка.

— Ступеньки чистые, а след от гвоздя свежий, — сказал он мне тихонько, чтобы не тревожигь старика. — Приходили сюда совсем недавно. Кто и зачем — непонятно. Давай задержимся тут и оглядимся.

В десять часов Бондарь устроил второй завтрак, накормил нас взятой с собой и разогретой на электроплитке курицей. Затем мы втроем, одетые в ватники, вооруженные брезентовыми руке вицами и лопатами, начали копать землю под картошку. Бондарь сиял и с гордостью поглядывал на соседей — какую бригаду он вывел в сад! Я радовался случаю размяться, копал старательно, с наслаждением. Оказывается, за те два года, что я работал у Грая доверенным помощником, я ничуть не превратился в горожанина, в жителя Петербурга. В душе я так и остался тверским крестьянином, приехавшим в Питер на заработки. Весенний день был чудесен, и даже чистокровный горожанин Грай, который, может быть, и лопату взял в руки первый раз в жизни, работал хотя и осторожно, чтобы не разбередить руку, но с явным удовольствием.

Участки Бондаря оказались расположены так, что имели два выхода на две дороги, которые здесь назывались линиями. Мимо участков по дорогам-линиям все время шли люди. Одетые «цивильно», ехали с кутулями и сумками из города на весеннюю копку земли. Переодевшись в потертые, выгоревшие на солнце куртки и брюки, они катили в садовых тележках четырехведерные бидоны — направлялись к общественному колодцу за водой. Оказывается, колодцы с питьевой водой были у немногих счастливцев, Бондарю просто повезло. Назад садоводы возвращались, сопя и пыхтя, толкали перед собой тележки с тяжеленными бидонами. Сначала я смотрел на каждого прохожего, но скоро это мне надоело, и я перестал обращать на них внимание.

В трехстах метрах от нас начинался лес. Там пели-заливались соловьи. Время от времени в небе раздавались томительные звуки:

— Ганг… Ганг… Ганг… Ганг…

Мы задирали головы и находили в прозрачной голубизне живые движущиеся клинья. Это возвращались из теплых краев гуси, летели в свой дом, на Ладогу.

Не от моего лица

Сын сторожихи Нины Федоровны Никита Зеленев, насупленный парень лет двадцати трех, шагал по Седьмой линии садоводства, что-то бормоча под нос. Одетый: просто к грубо, как большинство садоводов — в старую куртку, потерявшую ст времени цвет, в застиранные брезентовые штаны, он не привлекал к себе внимания, и люди обычно даже не замечали его мощной грудной клетки и крепких рук.

На берегу искусственного пруда, состоявшего в ранге пожарного водоема, Никита замедлил шаги, стал вглядываться в окна зеленого домика. Он знал, кто здесь живет — белокурая девушка Елена. Однажды, поздно вечером, он проходил мимо ее дома и задержался у окна. Елена готовила себе постель — взбивала подушки, разбирала простыни. Никита замер, боясь шевельнуться. Занавеска оказалась прозрачней, и он все отлично видел. Елена стояла к окну спиной и не могла заметить горящих в темноте, жадных до зрелища глаз. Она сняла с себя легкую блузку, расстегнула и повесила на спинку стула лифчик, сбросила юбку и осталась в легких, почти прозрачных трусиках. Никита задохнулся от ее красоты, он почти физически ощутил, как тонка и мягка золотистая кожа на ее спине, ее талию, казалось, можно охватить пальцами одной руки. А бедра, упругие, подвижные бедра… Пока он думал, с чем их можно сравнить, свет погас за окном, и Никита остался в темноте.

Сын сторожихи с детства был больным человеком и еще ни одна девушка перед ним не раздевалась, тем более такая красивая, как Елена, которую можно было сравнить с богиней. С детства он страдал эпилепсией. Вдобавок, когда ему стукнуло пять лет, он стащил со стола кипящий чайник и обварил себе половину лица. И с тех пор девочки старались не задерживать на нем свой взгляд.

Это окно, это проклятое окно что-то сотворило с Никитой. Ему даже не требовалось закрывать глаза, чтобы представить себе светящееся в ночи окно и белокурую девушку Елену, раздевающуюся в нем. Что-то щелкнуло в тяжелой голове Никиты, он пришел домой, отыскал ученическую тетрадку и, не раздумывая, написал стихотворение, посвященное Елене. С тех пор он писал стихи почта каждый день и посвящал их только Елене. Исписав полную тетрадку, перечитывал со слезами на глазах. И тут же доставал новую тетрадь.