Телефонный звонок Карины Горбатовской оторвал Алексея Юрьевича Сотникова от нового эскиза, над которым они с женой Людмилой увлеченно трудились уже несколько часов. В изделие Сотников собирался вложить послание о том, что вера и надежда имеют огромную силу, но не для всех, а только для тех, кто умеет быть милосердным. Без милосердия не работают ни вера, ни надежда. Традиционно веру, надежду и милосердие обозначали сложным символом, состоящим из креста, якоря и сердца, но Сотников не любил кресты. Почему – он и сам не знал. И якоря он тоже не жаловал. Слишком прямолинейно получалось… Однако были варианты: наряду с крестом веру символизирует образ чаши, а надежду, помимо якоря и корабля, можно выразить при помощи образов ворона и цветка. Для милосердия же существовал целый арсенал выразительных средств – пламя, дети, плод или пеликан. Конечно, дети – это совсем не то, что допустимо в ювелирном изделии, но вот языки пламени могли бы оказаться весьма приемлемыми. Людмила пробовала сочетания разных символов, но результат их обоих пока не устраивал.

– Алексей Юрьевич, ко мне приходили из полиции. Я все рассказала. Простите меня.

Голос Карины звучал печально и устало. Наверное, бедная девочка чувствует себя виноватой, рассказав полицейским то, о чем сам Сотников предпочел бы умолчать. Интересно, кто к ней приходил? Тот рыженький, который много чего знает про историю Дома Сотникова? Или второй, постарше, красивый и молчаливый? А может, оба вместе?

– Я понимаю, вы бы не хотели, чтобы об этом знали… Если бы вы не хотели скрыть, вы сами рассказали бы, у вас была такая возможность, ведь вы и со следователем разговаривали. Но вы ничего не рассказали. А я вас подвела, – продолжала говорить Карина. – Простите меня, если можете.

– Ничего, Кариша, – мягко ответил Сотников. – Ничего страшного. Все равно рано или поздно пришлось бы рассказать. Не ты – так кто-нибудь другой посвятил бы полицию в эту историю. Ничего, детка, не кори себя, все нормально.

– Но ведь вас теперь будут подозревать…

– Ну, что ж поделать, – улыбнулся Сотников. – Такая, видно, моя судьба.

Он положил трубку рядом с собой на стол, заваленный набросками эскизов. Значит, Карина рассказала… Зачем? Господи, зачем? Ну почему нельзя было промолчать?

И тут скользкой змеей вползла в голову мысль: «Карина защищалась. Отводила от себя подозрения. Она готова была открыть все чужие секреты, чтобы полицейские подозревали кого угодно, только не ее саму. Неужели это она Лёню?..»

Настроение мгновенно испортилось, во рту появился привкус горечи. Людмила вопросительно смотрела на мужа, который, вместо того чтобы вновь заняться эскизами, молча стоял возле стола и смотрел в стену.

– Это Карина звонила? – спросила жена. – Что-то случилось? Ты стал сам не свой.

– Ничего, Люленька, не обращай внимания. – Он виновато улыбнулся. – Ты продолжай без меня, ладно?

– Ты плохо себя чувствуешь? – забеспокоилась Людмила. – Что-то болит?

– Все в порядке, просто мне нужно немного подумать.

– Ну, хорошо, – вздохнула она. – Пойди приляг, я пока поработаю, а через пару часов посмотришь, что у меня получится.

– Спасибо, милая. Не забудь: вера, надежда, милосердие. И постарайся обойтись без креста, это банально, хорошо?

Сотников толкнул дверь в комнату сына. Комната была пуста, компьютер выключен: Юрий уехал на выходные со своей девушкой в Питер. Не самое удачное время года для составления правильного впечатления об этом дивном, уникальном, потрясающем городе. Впрочем, как знать, какое впечатление правильное… Летнее, с высоким светлым небом, ослепительно сияющими куполами и шпилями, яркой рябью Невы под холодным сверкающим солнцем и с ощущением невероятного, нескончаемого простора, охватывающим Сотникова каждый раз, когда он оказывался на Дворцовом мосту. Или осенне-зимнее, мрачное, депрессивное. Как знать, каков этот город на самом деле! Стоит себе город три сотни лет, а так никто его до конца и не понял, никто в нем окончательно не разобрался…

Алексей Юрьевич начал перебирать папки с распечатками, листал, пробегал глазами, пока не нашел то, что искал. Эту часть дневниковых записей Юрия Алексеевича Сотникова Второго, родившегося в 1877 году и приходившегося Алексею Юрьевичу прадедом, сын еще не обратил в художественный текст, но уже переработал в наброски. Вынув нужные листы из папки, Сотников уселся здесь же, в комнате сына, и погрузился в чтение: