– Страшно? – удивился Роман. – Не понял.

– Ну, смотри: пришли два чужих мужика, и она вынуждена рассказывать им о том, как оставила ребенка в роддоме. Ты что же думаешь, ей шоколадно было такое про себя рассказывать? А потом еще про то, как она взятку давала. Надо отдать ей должное: эта Нитецкая – сильная женщина, не побоялась честно рассказать об этом, хотя и рисковала. Ты наверняка не обратил внимания на то, как она качнулась вперед перед тем, как признаться, что она – мать Нины Панкрашиной. Вероника переместила вес тела на подушечки стоп, а это является сигналом «я решился и открываюсь». Запомни, пригодится. В общем, смелая она дамочка, уважаю. А вдруг мы с тобой начали бы носами крутить? Страшно было – а все равно рассказала. И вот ушли мы с тобой, а она там осталась, сидит и думает: привлекут ее теперь за дачу взятки или нет? Чего ж удивляться, что руки тряслись.

Роман помолчал, рассматривая попадавшиеся навстречу рекламные щиты. Потом резко повернулся к Антону:

– А не могла она убить Панкрашину?

– Могла, – рассмеялся Антон. – Теоретически. Но зачем?

– Из материнской ревности. Тоша, ты обратил внимание, как она говорила, что Панкрашина воспитала ее ребенка лучше, чем смогла бы сама Нитецкая? Да эта Вероника ненавидела нашу потерпевшую за то, что та стала настоящей матерью для девочки, а Нитецкая этой девочке – никто.

Антон некоторое время обдумывал слова Дзюбы, потом кивнул:

– Не очень-то верится. Никакой ненависти я у Нитецкой не заметил, только горечь и раскаяние. Но проверить ее алиби, конечно, надо. Вот завтра с утра и займись.

Дорога до гаражного самостроя действительно оказалась длинной, как и предупреждал новый знакомый Колосенцева по имени Михаил. То есть настолько длинной, что здесь даже погода была другой. Если в районе торгового центра шел дождь, то в этой части Москвы его, похоже, не было не только сегодня, но и вчера. Однако надо отдать должное Михаилу: все ориентиры были указаны последовательно и безошибочно – магазины, рекламные табло, светофоры, перекрестки, повороты… Единственным, чего не нашел Геннадий, оказалось придорожное кафе с бело-голубой вывеской.

«Оно с другой стороны, – сообразил Колосенцев. – Вот эти гаражи, здесь они начинаются, а кафе стоит там, где они кончаются».

Он приткнул машину между деревом и стеной первого же гаражного бокса и начал пробираться между стихийно возникшими рядами гаражей. С нумерацией полная беда, впрочем, Михаил и об этом предупредил.

– Ты не пугайся, – говорил он, когда Геннадий записывал маршрут. – Там первый же гараж имеет номер шесть, потом идет двадцать четвертый, потом первый. Тебе нужен бокс номер восемьдесят семь.

Колосенцев усмехнулся, пытаясь разглядеть в темноте кое-как написанные масляной краской номера. Ну, ясное дело, бокс номер один вырос здесь первым, к нему подъезд удобный. Потом поставили номер два, не рядом, а в таком месте, где тоже легко въезжать и выезжать с учетом оврагов и колдобин. А вот номер шесть не захотел удаляться вглубь от дороги и приткнулся к номеру первому. Двадцать четвертый же вообще втиснулся между двумя огромными деревьями: неудобно, заезжать трудно, но зато близко от дороги. Н-да, на общее освещение владельцы гаражей поскупились… Геннадий остановился, вытащил из кармана листок, заблаговременно вырванный из блокнота, щелкнул зажигалкой, чтобы подсветить, и стал читать наспех записанные объяснения, как найти восемьдесят седьмой бокс: «Направо между 18 и 19, потом прямо до номера 39…» Черт ногу сломит! Да еще темень эта…

Что это? Ему показалось? Или он и впрямь слышит какие-то звуки? Колосенцев остановился, прислушался. Из-за двери одного из боксов доносился слабый голос:

– Помогите… Помогите…

Голос был мужским. И не было в нем смертного ужаса. Только испуг и бессильная тоска.

Геннадий подошел ближе, приложил ухо к довольно-таки хлипкой металлической двери. Все верно, голос доносится именно отсюда. Оглядевшись в поисках подходящего предмета и еще раз помянув недобрым словом отсутствие электрического освещения, он вытащил из-под кучи подгнивших опавших листьев кусок арматуры и без труда взломал замок. Сделал шаг внутрь, нащупал рукой выключатель, зажег свет. В нос шибанул запах нечистот.

На полу, прикованный наручниками к стоящей вертикальной балке, сидел немолодой мужчина, седой, в ярко-красном джемпере и мокрых насквозь брюках.

«Не бомж, – мгновенно оценил Колосенцев. – Хотя и вонища здесь… Джемпер как новенький, а ведь мужик в нем на полу валялся. Так могут выглядеть только дорогие вещи. И шейный платок. Модничает старикан. Бедолага, весь обоссанный, давно, наверное, сидит. А вон и очки валяются».

– Помогите, – тихо и не очень внятно проговорил пленник. – Мне плохо.