— Я знаю. Я это знаю. Но я не могу начать все заново с кем-то другим. Не могу. Мы так далеко продвинулись. Были так близки. Я должна тебе рассказать. В последний раз. А потом я уйду, обещаю. И больше никогда тебя не потревожу.

Он наклоняет голову. Видно, что он мне не верит. Он думает, что если согласится, то уже никогда не сможет от меня избавиться.

— Пожалуйста, выслушай меня. Я не могу больше молчать. Мне просто нужен кто-то, кто бы меня выслушал.

— А твой муж? — спрашивает он, и я качаю головой.

— Я не могу… не могу рассказать ему. После стольких прожитых вместе лет. Он не… он уже не сможет смотреть на меня, как раньше. Я стану для него другой. Он будет не в силах простить. Пожалуйста, Камаль. Если я не выплюну этот яд, я так никогда и не смогу заснуть. Выслушай меня как друг, а не как психотерапевт.

Он отворачивается. Я вижу, как у него обмякли плечи, и думаю, что это конец. Сердце заныло. А он открывает шкаф и достает два бокала.

— Хорошо, пусть будет как друг. Хочешь вина?

Мы проходим в гостиную. Она тускло освещена, и тут царит такой же беспорядок, как и на кухне. Мы садимся друг напротив друга за стеклянный стол, заваленный бумагами, журналами и меню компаний по доставке готовой еды. Я крепко сжимаю бокал. Делаю глоток. Это красное сухое, но холодное и не отстоявшееся. Я отпиваю еще. Он ждет, когда я начну, но начать трудно, труднее, чем мне казалось. Я держала это в тайне так долго — целых десять лет, а это больше трети моей жизни. Не так просто решиться. Но я знаю, что должна начать говорить. Если я не сделаю этого сейчас, то уже никогда не наберусь мужества произнести нужные слова вслух, и они застрянут у меня в горле и задушат во сне.

— После отъезда из Ипсвича я сошлась с Маком, и мы поселились в его коттедже возле Холкхэма в самом конце дороги. Я уже рассказывала об этом, помнишь? Это место совсем на отшибе, до ближайшего соседа целых две мили, и еще две — до ближайших магазинов. Вначале мы часто устраивали вечеринки, несколько человек всегда ночевали в гостиной или спали в гамаках на улице в летнее время. Но мы устали от этого, и Мак в конечном итоге со всеми рассорился, так что к нам перестали приезжать, и мы остались вдвоем. Проходили дни, и мы никого не видели. Продукты мы покупали в магазине на заправке. Сейчас, когда я вспоминаю то время, это кажется мне странным, но тогда — после Ипсвича, всех тех людей и всего, что я вытворяла, — мне было нужно именно это. Мне нравилось, что мы с Маком одни и есть только старые железнодорожные пути, трава, дюны и беспокойное серое море.

Камаль наклоняет голову и чуть улыбается мне. Внутри у меня все переворачивается.

— Звучит хорошо. Но тебе не кажется, что ты все это идеализируешь? «Беспокойное серое море»?

— Это не важно, — возражаю я. — Но в любом случае это не так. Ты был на севере Норфолка? Это не Адриатика. Море там беспокойное и все время серое.

Он поднимет руки вверх и улыбается.

— Ладно.

У меня сразу поднимается настроение, и напряжение отпускает плечи и шею. Я делаю еще глоток вина — на вкус оно уже не такое горькое.

— Я была счастлива с Маком. Я понимаю, что та жизнь мало похожа на ту, что мне нравится, но после смерти Бена и всего случившегося после нее другой жизни мне не хотелось. Мак спас меня. Он забрал меня к себе, он меня любил и оберегал. И с ним не было скучно. И чтобы быть до конца честной, признаюсь, что мы принимали много наркотиков, а скучать, когда все время под кайфом, довольно трудно. Я была счастлива. Счастлива по-настоящему.

Камаль кивает.

— Я понимаю, хотя и не уверен, что это похоже на реальное счастье, — говорит он. — На то счастье, которое может поддержать и придать сил в трудную минуту.

Я смеюсь:

— Мне было семнадцать. Я была с человеком, который мне нравился и который меня обожал. Я сбежала от родителей, подальше от дома, где все, буквально все напоминало об умершем брате. Мне не нужно было счастья для поддержки. Мне нужно было просто его ощущать.

— И что произошло?

Мне кажется, будто краски в комнате сгустились. Вот мы и подошли к тому, о чем я никогда и никому не говорила.

— Я забеременела.

Он кивает и ждет продолжения. Мне хочется, чтобы он остановил меня, задал больше вопросов, но он молчит и просто ждет. В гостиной становится еще темнее.

— Когда я поняла, было уже слишком поздно… избавиться от него. От нее. Я бы это сделала, не будь такой глупой и безалаберной. Проблема заключалась в том, что она не была нужна никому из нас.

Камаль поднимается, идет на кухню и возвращается с бумажным полотенцем, чтобы я вытерла глаза. Он протягивает его мне и садится. Я успокаиваюсь не сразу. Камаль сидит терпеливо и неподвижно, как на наших сеансах, не сводя с меня глаз и сложив руки на коленях. Чтобы сохранять такую невозмутимость, наверняка требуется невероятный расход энергии.