Ноги у меня дрожат, а коленки дергаются, будто у марионетки по команде кукольника. Я встаю, чтобы унять дрожь, дохожу до двери на кухню и возвращаюсь обратно, нервно потирая ладони.

— Мы оба были ужасно глупыми, — продолжаю я. — Мы даже не задумывались о том, что происходит, и продолжали жить, будто ничего не случилось. Я не показывалась врачу, не ела нужных продуктов, не принимала витаминов, не делала ничего, что должна была. Мы просто продолжали жить прежней жизнью. Как будто ничего не изменилось. Я стала толстой и неповоротливой, быстро уставала, мы оба раздражались и все время ссорились, но, по сути, до ее появления на свет ничего не менялось.

Он не мешает мне плакать. Пока я вытираю слезы, он пересаживается на стул возле меня и почти касается коленями моего бедра. Он наклоняется ко мне. Он не дотрагивается до меня, но наши тела так близко, что я чувствую его запах — терпкий и резкий запах свежести в грязной комнате.

Я говорю шепотом — рассказывать об этом вслух невозможно:

— Я родила ее дома. Это было глупо, но у меня в то время было предубеждение против больниц, потому что в последний раз я была там, когда погиб Бен. К тому же я ни у кого не наблюдалась. Я курила, немного пила и не хотела выслушивать нравоучений. Никаких. Мне кажется, что я до самого конца не верила, что все это всерьез и когда-нибудь произойдет на самом деле. У Мака имелась знакомая, которая была медсестрой или училась на медсестру, что-то в этом роде. Она приехала, и все прошло нормально. Не так страшно. То есть я имею в виду, что было и больно, и жутко, но зато… появилась она. Совсем крошечная. Я точно не помню, сколько она весила. Ужасно, правда?

Камаль ничего не говорит и не двигается.

— Она была красивой. С темными глазами и светлыми волосами. Она мало плакала и с самого начала хорошо спала. Она была чудесной. Чудесной девочкой.

Я ненадолго замолкаю, чтобы собраться я силами.

— Я боялась, что будет трудно, но трудно не было.

В комнате стало еще темнее, я уверена в этом. Я поднимаю глаза и смотрю на Камаля — он сидит не шевелясь, смотрит на меня, и его лицо выражает участие. Он слушает. Он ждет продолжения. Во рту у меня пересохло, и я делаю еще глоток вина. Глотать больно.

— Мы назвали ее Элизабет. Либби.

Так странно произносить ее имя вслух после стольких лет.

— Либби, — повторяю я, наслаждаясь вкусом ее имени во рту.

Мне хочется произносить его снова и снова. Камаль берет мою руку и прикладывает большой палец к запястью, чтобы пощупать пульс.

— Однажды мы с Маком поругались. Из-за чего, я не помню. Время от времени такое случалось: начиналось с мелкой ссоры, которая перерастала в настоящий скандал. Никакого рукоприкладства, но мы кричали друг на друга, я грозилась уйти от него, а он уходил из дома и пропадал на несколько дней.

Он тогда впервые оставил меня одну после рождения Либби — просто взял и ушел. Ей было несколько месяцев. Крыша в доме протекала. Я до сих пор помню звук капель в расставленные на кухне ведра. Было очень холодно, несколько дней шел дождь, и с моря дул пронизывающий ветер. Я растопила в гостиной камин, но тепло продолжало выдувать. Я ужасно устала. Выпила немного, чтобы согреться, но не согрелась, и тогда решила залезть в ванну. Взяла Либби с собой, прижала к груди — головкой она упиралась мне в подбородок.

Гостиная продолжает погружаться во мрак, и я снова оказываюсь в той ванне и лежу в воде, прижимая к себе малютку, а над головой пляшет огонек свечи. До меня доносится запах воска, я слышу, как дует ветер, чувствую его холод на шее и плечах. На меня наваливается тяжесть, а тело погружается в тепло. У меня нет сил. А потом вдруг гаснет свеча, и мне становится холодно. Холодно по-настоящему: зубы стучат, а тело бьет дрожь. Кажется, что и дом сотрясает дрожь, а ветер, яростно воя, пытается сорвать с крыши листы шифера.

— Я заснула, — говорю я и не могу продолжать, потому что больше не чувствую ее: она уже не на моей груди, ее тельце зажато между моей рукой и краем ванны, а лицо в воде. Нам обеим невыразимо холодно.

Мы оба замираем. Я не решаюсь взглянуть на него, а когда все-таки поднимаю глаза, он не отстраняется. Он не произносит ни слова, а обнимает меня за плечи и притягивает к себе, прижимая лицом к своей груди. Я вдыхаю его запах и жду, когда почувствую себя иначе, когда мне станет легче, а может, и тяжелее от того, что теперь об этом известно еще одной живой душе. Мне кажется, что я чувствую облегчение из-за его реакции, показавшей, что, рассказав все, я поступила правильно. Он меня не сторонится и не считает чудовищем. Рядом с ним я в безопасности, в полной безопасности.