Она пролетела несколько метров, нелепо взмахнув руками, соскользнула с твердой кочки и начала проваливаться в темную жижу. Коварная топь тут же вцепилась в свою добычу, с каждым мигом все больше засасывая ее в свои смертельные объятия.

Я упала на колени, обхватила пальцами разрывающиеся от боли виски и застонала. Как же хреново! Еще немного и вывернет наизнанку. Весь мир крутился перед глазами, перетекал расплавленными цветными каплями, собираясь в причудливые формы. От солнечного света нестерпимо резало глаза, даже моргать было больно. Я мечтала о тьме. О тишине. О том, что бы колокола в голове замолчали.

И снова на меня обрушился приступ — дыхание прервалось, тело сводило судорогами. Это длилось пять минут, десять, а может целую вечность.

Потом приступ прошел, оставив после себя чудовищную слабость. Я свернулась калачиком на траве и наблюдала за тем, как выжла пытается выбраться из смертельной западни. Она загребала ее скрюченными пальцами, переворачивалась то на спину, то на живот, бездумным взором водила по сторонам, еще не понимая, что это конец. Ее уже по грудь затянуло в жижу, из перекошенного рта вырывались недоуменные то ли стоны, то ли ворчание:

— Ахм, а-ахм.

Я смотрела на нее и ловила себя на неудобной жалости.

…Это же мать того пацана. Чья-то жена, дочь.

До того, как все это началось, она, наверняка, была красавицей. Звонкой хохотушкой. В хлопковом цветастом платье бегала по полю и плела венки из ромашек. У нее была тонкая талия и густые прекрасные косы. Она любила мужа и сына, радовалась жизни, мечтала о чем-то… а сейчас бестолково дергает руками, с каждым движением погружаясь все глубже в болото.

Она ведь, как и я, виновата лишь в том, что заболела.

Наверное, я слабачка. И дура. Потому что не смогла спокойно наблюдать за тем, как тонет монстр.

Мне удалось подняться. Сначала на колени, потом полностью на ноги.

Я подобрала с земли сухую ветку и, встав на самом краю смертельно-опасной ловушки, протянула выжле свободный конец:

— Цепляйся!

Она ни черта не соображала. Не замечала спасительную ветку, отмахивалась от прутьев тыкающихся прямо в лицо.

— Давай же! — снова замахнулась и закинула ей конец.

Бесполезно. Ноль реакции. В своих нелепых барахтаньях она опускалась все ниже.

Переборов страх перед болотом, я нащупала ногой плотную кочку и перебралась на нее. Предлагать нежити ветку было бессмысленно, поэтому я вытащила витой шнурок из брюк, расплела его, сделала петлю и с третьей попытки накинула ее на голову.

— Попалась!

Почувствовав аркан на своей костлявой шее, выжла дернулась, едва не утащив меня следом за собой в вонючее месиво, но мне удалось удержаться на ногах, а потом аккуратно перебраться на твердую землю, постепенно подтягивая за собой чудовище.

Еще немного. Еще…

Когда выжла почувствовала под ногами опору и выкарабкалась на траву, я выпустила из рук грязный конец шнура и повалилась на колени, не в состоянии больше бороться со слабостью. Она проползла рядом со мной, задев плечом и обмазав болотной тиной, потом поднялась и побрела в лес.

Радовало только одно: о парне она уже забыла.

Меня все-таки вывернуло наизнанку. Малиной, месивом из яиц, еще чем-то отвратительно горьким и вонючим. Болезненный спазмы скручивали живот и, казалось, что конца и края этому не будет.

Я устала и больше ничего не хотела. Разве что сдохнуть, по-настоящему. Может в болоте утопиться? Нырнуть головой вперед и все?

…Под соседним деревом тихо щелкнула сломанная ветка. Зря я надеялась, что выжла просто уйдет — ей все так же хотелось свежего мяса.

Но когда я подняла голову, перед моим расплывающимся взором оказался седовласый старец, на ладони которого пылал огненный шар.

Похоже, меня все-таки меня сожгут…

— Пей, — чужой голос звучит через толстый слой ваты.

Я ничего не хочу. Мне плохо, меня трясет, у меня все болит и, кажется, что вместо крови раскаленная лава. У меня нет сил открыть глаза, а может они открыты, и я просто ослепла. Не знаю. Все равно.

Пытаюсь отвернуться, но жесткие пальцы хватают за подбородок, вынуждая открыть рот. Чувствую прикосновение к губам холодного края стакана.

— Пей.

Не могу. Пытаюсь что-то сказать, но язык не слушается. Во рту сухо настолько, что не могу сглотнуть.

— Пей, — снова звучит приказ.

Мне насильно вливают какую-то жидкость. Она горькая и пахнет болотной тиной, от нее дерет горло, а первый же глоток бежит по пищеводу, обжигая изнутри.

Меня снова выворачивает наизнанку. По-моему, в последнее время я только и делаю, что сплю и блюю, и мечтаю о том, чтобы меня оставили в покое, перестали мучить, дали спокойно умереть.

Но не тут-то было. Мой мучитель никак не успокоится. Стаскивает с меня колючее одеяло и начинает обирать ледяной водой. Или это просто я настолько горячая, что мне холодно.

Протирает ноги от пальцев и вершины бедер. Руки, плечи, живот. Я морщусь, когда сырая тряпка ложится на лицо. Хочу скинуть ее, но не могу поднять руку. Меня будто заперли в своем собственном теле.