К вечеру я уже места себе не находила. Взяла с собой нож, мешочек с лекарственными травами и отправилась на поиски. Так глупо, наивно, по-детски полагая, что сумею найти его в бескрайнем лесу. Спустилась к реке, прошла по всем любимым местам Оллина, даже на болота завернула.

Все в пустую. Ни следов, ни признаков того, что он тут был.

Следопыт из меня никакой — я только-только начала осваиваться в лесу и боялась сходить с привычных троп. Кричать, звать его по имени — опасно. Первое чему меня учил Оллин — лес любит тишину, а те, кто шумят, непременно привлекают внимание непрошенных гостей.

Вскоре под каждым кустом мне начали мерещиться зловещие тени, сотни глаз, кровожадно наблюдавших за каждым моим движением. Мне стало страшно. Настолько, что до избушки я бежала сломя голову.

Зачем я сунулась в лес? Какой от меня толк? Оллин, наверняка, вернулся домой и не понимает, куда я пропала.

Я побежала еще быстрее, ругая себя последними словами и не оглядываясь. Потому что было жутко, потому что за спиной могла оказать выжла или голодный волк.

Увы, домик встретил меня темными глазницами окон и пустотой внутри. Мой пожилой сосед так и не вернулся.

Все, что мне оставалось — это ждать и надеяться, что с ним все в порядке.

Время тянулось угнетающе медленно. Прошёл день, второй, третий, а я все еще была одна. В глуши леса, в маленьком полуразваленном доме.

На ночь я запиралась на все засовы и, свернувшись калачиком под тонким одеялом тревожно прислушивалась к тому, что происходило снаружи.

Где-то близко после удачной охоты ухала сова, волчья стая пела песни нарастающей луне, порой у крыльца раздавалось недовольное ворчание росомахи.

Иногда мне чудились шаги за дверью, тяжелое дыхание и скрежет когтями по брёвнам. Тогда я тихо сползала на пол, забивалась под кровать и, сжимая в потных ладонях деревянную рукоятку старенького ножа, ждала рассвета.

На пятый день мне стало совсем страшно и одиноко. Я готова была шарахаться от любой тени, и скрип веток по окну казался зловещим предзнаменованием. Хоть бы собачка дома была или кот. Да хоть коза! И-то не так страшно.

Вдобавок начались дожди, и мне приходилось бегать с ведрами, мисками и баночками. Старая крыша совсем прогнила, и вода капала с потолка, звонко отбивая дробь по скрипучему полу. Теперь в доме пахло сыростью, мхом и лежалыми тряпками.

Холодно и сыро. Надо было протопить, пока плесень по углам не разрослась, но бела в том, что огнем у нас заведовал Оллин.

В углу комнаты-кухни был сложен очаг, и я как-то раз попыталась его разжечь. Принесла из сарая сухого хвороста, разожгла огонь…и чуть не померла. Дымоход не работал, вся гарь и едкий дым повалили внутрь дома.

Пришлось в спешном порядке заливать огонь, распахивать окна, двери и торчать снаружи ожидая, когда все это выветрится.

На этом я сломалась. Села на завалинку и начала реветь.

Было очень жалко. Себя. Что у меня все вот так вот, через одно место. В другой мир попала, к разбойникам попала, к выжлам попала, в заброшенный дом попала. Все лучшее собрала, и конца и края этому не видно.

А тут еще снова дождь пошел. Ливанул сплошной стеной, так что я моментально промокла до трусов, а бежать и прятаться не было сил.

Так и сидела, сгорбившись под колючими каплями, а из окон неспешно вился темный дым.

Все. Надоело. Ночь в этой дыре пересижу и уйду в деревню. Как-нибудь потихоньку устроюсь. Или…или в столицу пойду. Да! Именно туда. Всех женщин туда забрали и меня примут. Выкарабкаюсь как-нибудь.

Решив так, я вытерла слезы и вернулась в выстывшую избушку. Внутри было холодно и неуютно, все еще пахло гарью, с потолка снова лило.

Я привычно расставила ведра, доела холодные тушеные овощи и кусок вяленной крольчатины, припасенной на черный день. Собрала сумку на завтра: фляжку с водой, сушеные яблоки, оставшийся хлеб и несколько кривых морковок. После этого прошлась на улице, проверяя все ли в порядке, заперла сарай, а ржавый ключ по привычке спрятала в условленном месте. Если Оллин все-таки жив и вернется, то хворост и запасы ему пригодятся. Я даже думать боялась о том, как в этой берлоге пережить зиму.

Мне такое точно не по силам.

Ночью меня разбудил стук в окно. Настойчивый, даже злой. Он пробивался даже сквозь грохот поздней грозы. Сначала в одно окно, потом во второе, в третье, в дверь.

Я снова затаилась под кроватью и слушала, как на улице сипит и стонет неведомый зверь. Мне казалось, что я слышу в завываниях ветра протяжный стон: Мария-я-я; или вкрадчивое, угрожающее: Ма-а-аша.

А потом раздался звон стекла и ветер ворвался в комнату.

Следом за ветром в окно протиснулся и тяжело упал на пол холщовый мешок, а следом показалась всклокоченная седая голова.

— Оллин! — воскликнула я, подскочила и пребольно ударилась затылком о перепялочину, — черт.

— Ты оглохла что ли? — сердито рявкнул он, — я уже полчаса вокруг хожу, а внутрь попасть не могу.

— Прости, прости, — причитала я, подскочив к окну, — мне было страшно, я думала, что это выжлы или дикие звери. Спряталась.