Потом она подошла к кровати и нежно разбудила его.

— Любимый, — сказала она. — Пора в путь. Война ожидает тебя.

Он открыл глаза и спросонья зевнул.

— Верно, — размышлял он вслух, — сегодня сбор и выступление.

Он вскочил с постели.

— Твой бритвенный прибор наготове на раковине. Лезвие я сменила. И на комоде лежит чистое полотенце.

Это было последний раз, когда она могла позаботиться о нем.

Он принял душ, побрился и оделся. Они сели за стол завтракать.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Нет, — сказала она и робко улыбнулась. — А тебе?

Он пожал плечами. Он был правдивее, чем она.

— Прямого страха нет. Я взволнован, как перед экзаменами. Или как в первый день моей женитьбы. Перед ней, а не после.

— Может быть, включить радио? — неуверенно спросила она.

Он с сомнением посмотрел на нее.

— Что могут передавать так рано утром? Мы включим его попозже.

И затем:

— Давай лучше посидим. Только с тобой вместе.

Она вздохнула. Именно этого она и желала. Через некоторое время он положил салфетку на стол.

— Я полагаю, что должен теперь…

— Еще только чашку кофе, — поспешно предложила она. — Только одну чашку.

— А ты?

— Я выпью вместе с тобой.

Она налила ему полную чашку.

Снова она стала молиться. Молилась о чашке кофе так, чтобы он не заметил:

«Ну, еще немного… Продли еще немного. Пусть чашка не опустеет… Пусть свершится чудо!»

Мужество снова покинуло ее.

С завтраком будет покончено. Навсегда. Нет, нет, он снова будет, — она стала быстро думать о чем-то другом и вдруг закрыла лицо руками.

— Нет, не плачь, — попросил он, целуя ее. — Ты должна обещать мне не плакать.

Она подала ему плащ и протянула ему небольшой приготовленный накануне пакет, который он должен был взять с собой.

— Я хочу проводить тебя до железной дороги, — сказала она.

Она решилась обратиться к нему с этой просьбой только теперь, когда он уже уходил, из боязни, что он не разрешит ей.

— Я должен сначала явиться на сборный пункт. Нас собирают там, а затем мы все вместе едем на станцию.

— Хорошо, тогда я провожу тебя до сборного пункта.

— Но товарищи могут подумать…

— Я не стыжусь показать людям, что я люблю тебя.

Это подействовало.

— Ну, хорошо, но только до угла, не до входа.

Они сели в автобус. При посадке она уцепилась за него. Она чувствовала себя, как на дороге к эшафоту. Потом они дошли до угла.

— Это на той стороне, — сказал он.

Там стоял большой коричневый многоквартирный дом. Сборный пункт был на первом этаже, на остальных размещались жилые квартиры. Из одного окна женщина вытряхивала пыльную тряпку. Они безмолвно стояли друг против друга, не зная, что еще сказать.

— Теперь я должен идти…

Они поцеловались, и затем еще раз. Снова и снова. Наконец он сделал шаг назад.

— Теперь иди домой. Больше не стой здесь.

— Да. Нет.

Она подняла руку и помахала ему, сказав при этом напоследок:

— Смотри, Бэкки, я больше не плачу. Разве я тебе это не обещала? Посмотри, я и в самом деле не притворяюсь.

Затем, на смену мужеству, к ней пришел страх. Уголки ее рта начали подергиваться. Она быстро повернулась и ушла.

На углу находилась аптека, дверь которой, к счастью, была открыта. Она нашла там убежище.

Она плакала, как не плакала еще никогда в жизни. Заранее оплакивала все грядущие годы, заранее оплакивала всю эту войну. Долго она стояла у входа в ожидании, когда он с товарищами промарширует. Она полагала, что, рано или поздно, они должны здесь пройти.

Аптека имела двойные стеклянные двери. Она стояла так, чтобы он не смог ее увидеть. Это было хорошее убежище. Она могла просматривать всю улицу, не будучи сама замечена.

Они шли по двое в шеренге. Он был третьим от конца. Он развлекался непринужденной беседой с рядом шагающим человеком.

Она положила руку на стекло двери, словно хотела выбежать и задержать его, но он уже прошел мимо.

— До свидания, Бэкки, — прошептала она. — До свидания, мой любимый!

Он носил его с собой, как некую драгоценность, как талисман, могущий защитить его от всего в мире, как сокровище, принадлежащее только ему одному. Это было письмо от нее.

«Мой любимый, мой единственный муж! Я написала тебе 11 писем, но ни одного не отослала. Со всех сторон мы слышим: „Вам нужно поднять дух, вы должны писать только о радостных вещах, вы должны поддерживать хорошее настроение“. Я знаю все это. И я даже пыталась так писать, но я не хочу этого. Почему я должна тебе лгать? Я тебе никогда не лгала.

И это мое двенадцатое письмо совершенно правдивое. Его могут перехватить, могут половину вырезать, но меня это не трогает.