Полтора часа они блукали по лесу, отыскивая примеченное профессором дерево и свежевырытый бугорок земли; кругом слышались подозрительные шорохи, крики вспугнутых птиц, шелест веток. За всё время поисков они едва обмолвились парой фраз, произнесённых шёпотом. Однажды даже почудилась русская речь, эхом разнесённая средь вековых сосен. Где-то невдалеке ухнуло, где-то заржали кони – лес будто превратился в угрюмую колдовскую чащобу с его тайнами и опасностями на каждом шагу. Казалось, это был чужой лес. Не русский. Поэтому, когда они, наконец, увидели вихрем снесённую поляну с образовавшимися на ней правильными кругами, профессор облегчённо выдохнул и показал гренадеру рукой на дерево, под которым над землёй выступал свежий бугорок, похожий на небольшой муравейник. Оба уже подходили к нему, и профессор мучительно размышлял, как избавить достойного лейтенанта от научных объяснений, как вдруг волна спрессованного горячего воздуха ударила его в спину, опрокинула на землю и заложила уши так, что, казалось, весь его мыслительный аппарат раскидало веером по поляне, словно фейерверк в небе. Боли не было – взрыв не зацепил его, как и в прошлый раз, когда снесло полголовы его часовому. Подавляя желание чихнуть и отгоняя муравья, Василий Михайлович бросил взгляд справа от себя, и ему вдруг стало мучительно плохо. Позыв к рвоте дал сигнал лёгким освободить место для протяжного всхлипа, и он едва не вырвал под себя, всё ещё лёжа на траве. Хватая горячий, пахнувший гарью воздух ртом, он дико заорал. Муравей пропал, а вместо него в фокусированном взгляде перед лицом учёного предстал носок сапога лейтенанта, подёргивающийся как примитивный организм, лишённый разума, но полный воли к жизни. Так ведёт себя хвост ящерицы, оторванный от тела – дрожащий и подпрыгивающий на земле. Профессору, слегка контуженному от взрыва, на миг вспомнились и пронеслись в сознании те кислотные жгуты, что падали с неба на побережье Байкала: они таким же образом дёргались, погибая в земном кислороде. От взрыва верхняя половина Мишеля сложилась как книжка, а потом и она упала медленно вперёд, так что когда он окончательно упокоился на земле, ноги его аккуратно лежали поверх туловища. Когда профессор, превозмогая позывы к рвоте, уставился на носок ноги, Мишель ещё пару раз дёрнувшись, застыл в траве, и лишь остаточное явление подрагивающих нервов заставляло этот носок мелко дрожать. Точное попадание пушечного ядра сложило тело лейтенанта вдвое, и Мишель, как физическая единица природы перестал существовать – так по-научному заключил бы для себя профессор. Душа, выпущенная на свободу из благородного тела, взвилась к облакам и устремилась в сонм усопших где-то там, на краю Вселенной. Мишель умер. Мир его праху.

Как бы в подтверждение этому, в лесу снова грохнуло – похоже, где-то в стороне от него шёл мелкий по значению бой; взрывы слышались периодически, и один из них как раз и накрыл профессора с Мишелем.

На поляну выскочили сразу несколько человек, среди которых выделялся внушительного роста мужик с густыми пышными усами во всё лицо. Увидев прислонённого к дереву пожилого человека, он предостерегающе поднял руку и гортанно крикнул своим:

- Не стрелять, ребята! Похоже наш, не француз.

А дальше произошло нечто…

Ударная волна, взявшаяся ниоткуда, в мгновение ока швырнула свою энергию из центра поляны по периметру кругов, и все кто находились вблизи эпицентра, были отброшены магнитными импульсами на несколько метров назад, в том числе и командир партизан. Ударившись спиной о дерево, он с заложенными ушами и открытым от изумления ртом стал наблюдать, как некие правильные концентрические круги, отделившись вначале от земли, а потом, сгруппировавшись в пространстве, образовали конусообразную воронку, которая тут же бешено завертевшись, стала поглощать в себя всё, что находилось в радиусе её действия. На миг ему даже показалось, что тело человека на земле вдруг расплылось, словно домашний кисель, а затем желеобразной массой закрутилось в цейтноте вихря. Тот человек, что стоял у дерева, подёрнулся мутноватой дымкой и прямо на глазах стал растягиваться и расширяться в пространстве, образуя некое подобие размытого отражения самого себя на водной глади водоёма. Распадаясь на части, фрагмент за фрагментом, человек по кусочкам отделился от своего первичного тела и закружился в круговороте смерча вместе с ветками, кусками глины, травой и мелкими камнями. Туда же попали и мелкие грызуны с тысячами всевозможных насекомых. Рядом с распадавшимся на фрагменты незнакомцем, в центре воронки появлялись и тут же, хлопая, исчезали какие-то плазменные образования в виде шаровых молний. Воздух наполнился озоном перед грозой. Последнее, что увидел командир партизан, была яркая вспышка и вырванная из земли сумка вместе с предметом, похожим на короткий мушкет, но более совершенный. Всё это взмыло кверху, перемешалось между собой, растворилось в пустоте, раздался оглушительный хлопок, и тут же наступила полнейшая тишина. Электрический разряд последний раз пронёсся над землёй, сгустки плазмы испарились, и всё стихло. Поляна опустела, лишь отдельные, поднятые вихрем листья продолжали тихо осыпаться на головы изумлённых партизан.

Исчезли одни за одним и круги, и тело на земле, и пожилой человек, едва стоявший у дерева.

- Свят-свят-свят… - послышалось кругом. Командир партизан генерала Платова набожно перекрестился и испуганными глазами глянул в небо, где только что растворилась и исчезла воронка смерча.

…Физическая величина ВРЕМЕНИ понесла тело профессора вперёд, растворяя его на атомы в мезонном облаке. Теперь это было уже не тело, а сгусток пыли в виде протонов и нейтронов – точно так же, как и при доставке его СЮДА.

Одиссея его пребывания в 1812-м году закончилась.

Прошло четыре дня после исчезновения профессора и три дня, как они покинули пещеру у лежбища нерп. Наступило утро. Серые предрассветные сумерки постепенно рассеивались, обнажая верхушки деревьев, и байкальское небо приобретало свою обычную чистоту и прозрачность, а на их фоне, на северо-западе едва вырисовывались неровные очертания прибрежных обрывов на другой стороне водного пространства. В этом месте озеро сужалось, и в середине его можно было разглядеть несколько островков, облепленных птицами. Место было безлюдное, и вряд ли, пользуясь нездоровой репутацией, его когда-либо посещал человек.

Без Василия Михайловича было тяжело, грустно и печально. Попытки обнаружить его за эти четыре дня ничего не принесли. Что касается Саши и Семёна, то первый старался не отходить от Люды ни на шаг, а второй взял в свои руки бразды правления их, теперь уже, маленького отряда.