Очнулся от невыносимой боли. Поначалу не понял, что со мной происходит. Но очень скоро сообразил, что нахожусь в подвешенном состоянии посредством средневекового пыточного устройства, именуемого «дыба». Больно, сука! Руки вывернуты из суставов, сухожилия, вот-вот порвутся. Пальцы ног, как уже упоминалось, едва касаются ледяного пола. Пришлось поднапрячься, чтобы хотя бы малую часть веса тела перенести на нижние конечности, этим хоть как-то уменьшить терзавшую меня боль. Не теряя времени, я вновь обратился за помощью к аутогенным практикам. Если не успею возвести прочную «стену» между своим сознанием и терзающей тело болью могу раньше времени потерять сознание, тогда моя голова уж точно станет одним из экземпляров людоедской коллекции юной графини Астрахановой. Минут через пять мне удалось кое-как отгородиться от негативных ощущений иллюзорной стеной, тем самым абстрагироваться от боли, хоть и не полностью, но хотя бы частично.

Получив возможность более или менее трезво мыслить, осмотрелся. Обстановка в пыточной камере изменилась. Моих сопровождающих не было. Вместо Фила и Витька какой-то сухонький старичок с горящим взглядом матерого садиста.

Похоже энтузиаст пыточных дел, о котором упоминали мои стражи. Как они его называли? Дай Бог памяти. Ага! Ерофей Порфирьевич Чудинов.

Штатный палач рода Астрахановых во всю горланил веселую песню про заплутавшего после дружеской попойки лесоруба, вместо родного дома оказавшегося в объятиях какой-то разбитной бабенки. М-да, похоже, я не самый безголосый «соловей» в этом мире. Чудинову уши оттоптал вовсе не какой-нибудь бурый мишка, а его более крупный арктический собрат, ну или слон. Наконец, прервав пение, мужчина окинул меня равнодушно-отрешенным взглядом и ровным полностью лишенным эмоциональной окраски голосом сказал:

— Очухался, паря. Думал, что после удара Феликса ты еще долго проваляешься в беспамятстве. Значица, крепким оказался. Ты особо не переживай, калечить тебя до приезда Марфы Тимофевны не стану. Покамест не велено. Лишь для сугрева твово организьму пройдусь по кожным покровам калеными щипчиками, ты токо сознание не теряй, неинтересно работать с уж оченно впечатлительными натурами. И вообще, скажу тебе, паря, не тот клиент нынче пошел. Едва увидят щипцы или зубодерку, так и норовят в омморок грохнуться. Вот три сотни лет тому как Кудеяра-Мастырю мне посчастливилось попользовать. Тот был мужик, настоящий кремень, не то что нынешнее племя! Без ненужной похвальбы скажу, мне все-таки удалось узнать, где он спрятал награбленные сокровища. Согровища без малого на пять мильёнов потянули, и это на старые деньги, по нынешнему курсу помножь на двадцать, а то и поболе. Непросто было, но я справился. Опосля нашей беседы от того Мастыри бесформенный кусок мяса остался. А ведь мог бы запросто облегчить свою участь, если бы сразу выдал место ухоронки. Отрубили б ему башку прилюдно на плахе и дело с концом. М-да, крепкий был мужчина, чисто кремень. — Я смотрел на этого замшелого монстра и с трудом воспринимал смысл сказанного им. Это сколько же ему, лет, если три века назад он уже был опытным заплечных дел мастером, которому было доверено провести допрос атамана Кудеяра-Мастыри? — Помнится, тогда прадед нынешнего графа выдал мне премиальными аж десять тыщ целковых золотом. — продолжил свой рассказ Чудинов. — На них я дом приобрел, обставил красивыми мебелями, женился, думал детишек завести. Вот только моя семейная жизнь не задалась. Вертаюсь как-то с работы до времени, а моя любимая Викуся — то бишь, Виктория — с соседом Павлом милуются в нашей семейной постельке. Опосля цельный год эта парочка провела в моем подвале. Устроил я им веселую жизнь, да так, что прокляли все на свете, а в первую очередь тот день, когда решили одарить меня ветвистыми рогами. Скажу тебе, Ваня, я не какой-нибудь олень или лось, чтобы безропотно носить на голове ветвистые украшения. Вот такая забавная гиштория, вьюнош. Так что не женись, все беды в мире от баб проистекают… Впрочем, о чем это я? Хе-хе-хе!

После своего пространного рассказа временем мой будущий мучитель вернулся к прерванному занятию. С любовью и нежностью во взгляде он осмотрел каждое из разложенных на столе пыточных приспособлений и несколько раз переложил их с места на место. Затем поместил наиболее понравившиеся ему щипцы в раскаленное горнило печи.

— Ерофей Порфирьевич, может не стоит меня пытать! Сам сказал, что до прибытия графини я должен быть в здравом рассудке и твердой памяти. Может, госпожа графиня о чем-нибудь меня спросить пожелает, а я, упаси Господь, обосранный и с мозгами не в порядке.