Со слов Рчифы, работа полотера выглядела обыденно, как любой другой тяжелый физический труд. К тому же управляющий обещал трижды в день кормить меня за счет заведения первоклассными ресторанными блюдами: фирменными завтраками, обедами и ужинами. Обнадеженный радушными посулами я поначалу решил, что легко справлюсь с немудреными обязанностями. Увы, этой решимости хватило ненадолго.

Закончив инструктаж, Рчифа вывел меня в ресторанный зал, и я сразу приступил к работе.

С первых же минут я превратился во всеобщее посмешище. Клиенты умирали со смеху потешаясь, как неуклюжий полотер-неумеха пытается разминуться в узких проходах со снующими взад-вперед официантками. Наглые длиннохвостые стервы и не думали пропускать новичка, напротив, норовили пнуть острым носком туфли или протянуть поперек спины хвостом. Трижды, забываясь, я пытался ответить обидчицам, но юркие трунги легко уклонялись от моих кулаков и с готовностью подставляли под удары подносы. Несложно догадаться, что закончились все три попытки отстоять свое достоинство для полотера одинаково плачевно. Я перевернул три подноса, вывалил их содержимое на пол, и трижды подвергся жестокой порке хвостом управляющего. Во время экзекуций, сатанея от боли, я отчаянно звал на помощь и умолял вызвать полицию, но мои вопли у окружающих вызывали лишь взрывы хохота. А Система откликалась на страдания потоком тревожных сообщений о стремительно убывающей шкале здоровья.

Частые избиения, ежеминутные оскорбления и беспрерывное унижение быстро сломали непривычного к тяжким испытаниям землянина. После третей порки я перестал обращать внимание на презрительные взгляды и насмешки, научился уворачиваться от прущих напролом официанток и не реагировать на провокации. Лишь изредка, будто очнувшись от тяжкого забытья, я вскидывал голову и затравленно озирался, надеясь перехватить в зале хоть один сочувствующий взгляд, но неизменно натыкался лишь на пустые, равнодушные глаза трунгов, безразличных к судьбе презренного человечишки. К концу дня избитый и смертельно уставший я окончательно смирился со своим жалким положением бесправного полотера.

Отдраивать огромный зал во время трех ежедневных больших уборок приходилось вручную, ползая по полу на карачках. Под конец каждой такой уборки спину ломило — хоть волком вой. А ведь еще приходилось в течение дня десятки раз наведываться в зал для быстрого наведения чистоты под отдельными столами. При большом наплыве посетителей полы пачкались, то здесь, то там, практически ежеминутно, и бедняге полотеру некогда было даже спину разогнуть.

За первые два дня работы я растянул джинсы до размеров бесформенных домашних трико и протер в коленях до дыр. А белую выходную рубашку превратил в серое, застиранное рубище.

Жизнь моя превратилась в сущий ад, и все же с бытовыми тяготами и лишениями я худо-бедно справлялся. Навалившиеся физические нагрузки молодое тело переносило стоически. А на испорченную одежду и вовсе было наплевать, потому как красоваться полотеру в ресторане, все одно, не перед кем.

Гораздо сложней в работе полотера оказалось терпеть ежедневные насмешки и издевательства, как со стороны гостей, так и всего ресторанного персонала. И без того жалкое положение забитого бесправного существа усугубляла моя непохожесть на окружающих. В заведении Злюфы работали одни лишь трунги, на фоне которых чужак-землянин выглядел белой вороной.

К человеку-полотеру относились как к существу второго сорта, ненавистному всем прокаженному. Посетители — не все конечно, а несколько злыдней завсегдатаев — изо дня в день норовили подстроить какую-нибудь пакость. Официантки, стоило замешкаться у них на пути, лягались, словно сбесившиеся кобылы, или, что гораздо болезненней, норовили отдавить палец острым каблуком. Все это происходило с молчаливого одобрения садюги управляющего. Мне некому было жаловаться, приходилось стиснуть зубы и терпеть.

На раздаче, где официантки забирали подносы с заказанной едой, мне могли выдать завтрак или обед, или ужин в зловонной тарелке, предварительно вымазанной вчерашними тухлыми помоями. Малейшее же недовольство ужасным положением изгоя беспощадно каралось Рчифой, против увесистых кулаков и хлесткого хвоста которого я был бессилен.

И лишь по ночам, закрывшись в крошечной коморке, и рухнув без сил на старую скрипучую раскладушку, я наконец оставался наедине сам с собой. Перед сном неизменно вспоминал свою предыдущую жизнь в Москве, такую невообразимо далекую и безвозвратно потерянную. Горючие слезы непрерывным потоком катились из глаз, но я их не замечал. Замученный дневными хлопотами, я без оглядки бежал от жестокой реальности и искал утешение в спасительном омуте памяти.