— Ты убил пятерых наших слуг. Будешь наказан. Умрешь последним. Увидишь казнь своего отряда. Так будет справедливо.

— Сволочь, — беспомощно прошипел я в ответ.

— Знал, что достойно оценишь развлечение, — кивнул рух. — Начнем, пожалуй. Смотри.

— Ага, сейчас, разбежался, — огрызнулся я и зажмурился.

— Не хочешь сам, поможем, — пообещал рух. Он что-то быстро прострекотал на непереводимом Системой наречии.

И через секунду левою ягодицу прострелило вспышкой нестерпимой боли. Я застонал и, потеряв равновесие, стал заваливаться. Но был тут же подхвачен за бока твердыми, как камень, руками и возвращен в стоячее положение.

— Открой глаза, — распорядился рух.

Я с ужасом понял, что не могу больше игнорировать его приказы, и подчинился. Увидел за спиной стерха, аккуратно придерживающего меня с боков клешнями. Скосив глаза к источнику боли, заметил, как монстр выдернул из ягодицы, окровавленное жало.

— Он контролирует свой яд, — заметив мое смятение, снизошел до пояснения рух. — То, что тебе сейчас вкололи, убивает не тело, а волю… Смотри внимательно.

Захотел ответить, но язык отказался озвучивать оскорбления в адрес руха. Голова помимо воли послушно повернулась в указанном рухом направлении, и я увидел на месте узкой тропинки широкую просеку, очищенную стерхами от кустарника за время нашей с рухом беседы. Трупы выпотрошенных сородичей стерхи тоже успели прибрать. Нетронутыми на просеке остались лишь несколько кустов в самом центре, за ними даже с приличного отдаления я видел напряженные фигуры приготовившихся к схватке ребят.

На открытом участке просеки вокруг кустов, как цепные псы стерегущие хозяйское добро, застыли в ожидании сигнала к атаке четверо стерхов. А за их вздыбленными хвостами, образуя широкое кольцо, стояло еще десятка два трехметровых гразухов-попрыгунчиков. В верхних конечностях рухи сжимали наведенные на кусты зеленые трубки, с туго набитыми мешками на прижатых к бокам концах, — это, по всей видимости, и было их стрелковое оружие, пуляющее зелеными градинами. Еще в ногах у рухов я заметил несколько юрких стремительных тварей, размером и повадкой походящих на собак, но внешне — точь-в-точь пауки-сенокосцы. Присутствие этих длинноногих страшилищ объясняло появление спеленавшей меня с шеи до колен липкой паутины.

— Ты уже понял, что в моей власти, — снова застрекотал рух: — Пожелай я, приказал бы им сдаться. И все бы кончилось быстро. Но так не интересно… Что, хочешь что-то мне сказать? Дозволяю, говори.

— Не надо их мучить, — затараторил я. — Пож…

— Я так и думал, — перебил рух. И мою речь, как отрезало.

— Смотри на свое наказание, — рух отвернулся и что-то стрекатнул своим на непереводимом диалекте.

По кустам рекрутов со всех сторон ударил ливень зеленых градин. Безобидные с виду снаряды, размером с горох, попадая в цель, лопались и выплескивали ужасное содержимое — бесцветную кислотную слизь.

Окружающая ребят растительность почернела и осыпалась пеплом за считанные секунды. Оставшиеся среди обугленных остовов кустов рекруты превратились в прекрасную мишень. И их МБПП тут же густо задымили от обилия едучих подпалин. Защитная спецодежда из надежной брони превратилась в источник смерти.

Видя, как на глазах обугливается плотная прорезиненная ткань, ребята пытались срезать пострадавшие куски. Но, в отличии от руховской слизи, острым, как бритва, десантным ножам мобильная броня повышенной проходимости оказалась не по зубам.

Очень быстро кислотная слизь добралась до живого тела — ребята попадали на землю, заходясь в безумных воплях. Ножи вывалились из рук несчастных. Рекруты больше не представляли совершенно никакой угрозы, но столпившиеся вокруг рухи не спешили их добивать.

Засуетившиеся стерхи быстренько расчистили от остатков кустов пространство вокруг умирающих. А мой конвоир тычками головы в спину вынудил приблизиться к расчищенному участку, чтобы лучше видел агонию друзей.

Продлевая мучения обреченных, часть столпившихся кольцом рухов, пощелкав рычаги настройки своих стеклянных ружей, стали выдавать из них струи целительного пара. Но остальные гразухи-попрыгунчики продолжали методично расстреливать несчастных зелеными градинами, метя аккурат по исцеленным паром участкам обожженной кожи.

Я мог лишь в бессильной злобе биться в путах, не в силах отвести взгляд от страдающих друзей.

Рекрутов, как подвешенные на вертеле свиные туши, беспрерывно жарили кислотой. Когда у несчастных от боли закатывались глаза, ожоги обдавали ледяным паром, на короткое время забирая боль, но стоило взгляду проясниться, и по затянувшимся ранам снова лупили градины. Эта жуткая пытка повторялась снова и снова. Четверо здоровых крепких парней и две девушки у меня на глазах планомерно превращались в обугленные головешки, и при этом немыслимо долго оставались живы, могли чувствовать и страдать.