Лютню Лин взяла с собой – или у нее имелась запасная в замке, не знаю. Но когда я утром следующего дня пришла в оружейную, в которой меня планировали учить танцевать и двигаться, как полагается леди моего положения, леди Айвеллин сидела на подоконнике, обняв инструмент. Ее брови были нахмурены, как у любого, кто занимается чем-то, что требует сосредоточенности, губы плотно сжаты.

Она переставляла пальцы на грифе лютни, но не касалась струн другой рукой, лишь отстукивала ритм по корпусу.

Лин была так увлечена этим делом, что заметила мое появление, только когда я демонстративно кашлянула, привлекая ее внимание.

Пальцы застыли на половине движения.

Она подняла взгляд на меня и приветливо улыбнулась.

Платье на ней было то же, что и вчера.

– Ах, это леди Лидделл, – почти пропела Лин, тряхнула левой кистью, сбрасывая напряжение, и пару раз сжала и разжала пальцы. – Как спалось?

Я буркнула что-то вроде «спасибо, нормально», растерявшись, а потом чуть приподняла юбку справа и не очень изящно изобразила книксен.

Улыбка Лин стала куда более искренней.

– Вижу, ты не забыла то, чего мы касались вчера.

– О нет, – ответила я, пряча руки за спину. – Но я бы повторила тему столовых приборов. Разница между чайной и кофейной ложечками все еще слишком трудна для меня.

– Зато умение язвить, как я вижу, дается легко. – Лин обняла лютню и качнула ножкой в изящной туфельке. Только сейчас я поняла, что она сидела, закинув ногу на ногу. – Будь осторожнее с этим, прелестное дитя. Не всем нравится, когда рядом кто-то демонстрирует острый ум. Особенно, если речь идет о юной даме вроде вас.

Она сказала это беззлобно, скорее, с доброй иронией, но я почувствовала укол совести, смутилась еще больше и закусила губу.

Лютня с глухим стуком легла на подоконник.

Лин встала – нет, перетекла из одной позы в другую легким, плавным движением, – и с явным наслаждением потянулась.

– Дождемся твоего партнера – и начнем, – сказала она, обходя меня по кругу, словно пыталась оценить платье.

То самое, зеленое, мое первое собственное платье в этом мире.

Оказавшись у меня за спиной, Лин бесцеремонно положила руки мне на плечи и заставила свести лопатки вместе. Это было так неожиданно, что я даже не возмутилась, только выдохнула и удивленно вытаращилась в пространство.

Со стены на меня смотрели герои прошлых эпох, сияя доспехами.

– Вот так лучше. – Руки Лин все еще лежали у меня на плечах, удивительно тяжелые и очень теплые. – Постарайся не сутулиться.

Я смогла лишь сдержанно кивнуть и постаралась держать спину прямо, даже когда Лин вернулась на подоконник.

– Не бойся так, – сказала она, рассматривая меня, словно прикидывала, что еще нужно во мне поправить. – Придворные танцы простые и скучные. Большую часть времени люди ходят под музыку по кругу, кланяются и иногда хлопают в ладоши.

– Я не боюсь, – нахмурилась я.

Взгляд Лин стал насмешливым.

– Ложь красит леди еще меньше, чем сутулость, – сказала она с той серьезностью, с которой люди цитируют что-то, над чем в глубине души смеются. – Ты боишься. Я только не могу понять чего.

Я скрестила руки на груди и не стала ей отвечать. Просто подошла и тоже села на подоконник, держась от Лин подальше – настолько, насколько это было возможно.

За моей спиной был серый, хмурый зимний день – полная противоположность вчерашнему.

В воздухе пахло духами Лин, нарциссами и свежескошенной травой. Не так ярко, как вчера в Зеленой зале, но все равно.

Чего я боялась?

«Может быть, – подумала я, рассматривая носки собственных ботинок – коричневых, куда проще, чем туфли Лин, – может быть, я боюсь выставить себя еще большей дурой, чем чувствую? Опозориться, оказаться вдруг неуклюжим бревном, которое не может двигаться вот так – легко и плавно? Где проще стать посмешищем, в толпе придворных или вот здесь? Перед кем я больше боюсь упасть носом в паркет, перед Лин или перед Ренаром? Или перед ними обоими, потому что…

Лин чуть наклонилась, вытянулась вперед, чтобы помахать рукой Ренару, который появился у входа в зал.

Я почувствовала, как живот свело от паники.

Ренар двигался с какой-то ленивой грацией, как человек, которому некуда торопиться и не о чем жалеть. Когда он поравнялся с нами, на его лице расцвела довольная улыбка, тоже ленивая, словно он не сильно хотел улыбаться – оно само так получилось. Он кивнул Лин и, подойдя еще ближе, ласково потрепал меня по голове как вчера вечером.

В другой его руке была бутылка из темно-зеленого стекла.

Я заметила, как по лицу Лин скользнула тень удивления:

– А вино-то тебе зачем? – спросила она.

– М-м… – Он бросил взгляд на бутылку и чуть приподнял ее, словно проверял, сколько там еще осталось. Оставалось, судя по всему, не очень много. – Кто сказал тебе, мой цветочек, что это вино? – говорил он чуть хрипло, словно проснулся вот совсем недавно.