– А она может быть против? – удивилась я.

– У леди Вирини свои взгляды на то, кого она может и не может принимать в своем доме, – ответил Кондор. – Может статься так, что ты окажешься нежеланной гостьей. Но у Лин есть свои… методы, – ухмыльнулся он.

– Я заметила, – съязвила я.

Кондор снова покосился на меня и покачал головой, словно бы осуждал эту мою неприязнь.

Я же не стала говорить ему, что рядом с Лин все еще чувствовала себя неуклюжей, некрасивой глупышкой, и оттого, что она была со мной более чем мила и приветлива, мне легче не становилось.

– Мы пришли.

Волшебник остановился в паре шагов от дверей, ведущих в мои комнаты, и, прислонив правую руку к груди, коротко кивнул мне.

– Доброй ночи, леди Лидделл.

– Спокойной, Кондор, – ответила я, придерживая книжку локтем. – Спасибо, что проводил.

Он слабо, через усилие улыбнулся.

– Спасибо за беседу, – сказал он и добавил: – И правда, не выходи в коридоры ночью без надобности.

– О, поверь мне, – сказала я, задрав подбородок. – И не подумаю.

На самом деле, я соврала.

Закинув «Леди Франческу» на прикроватную тумбочку, я подхватила один из тяжелых серебряных канделябров, свечи в котором  легко зажглись от волшебного огонька зажигалки, и, выждав некоторое время, высунулась в коридор.

Он был тих и темен, даже кристаллы не горели, словно замок – или то, что жило в нем и управляло всем этим, кристаллами, водой, потоками воздуха, появлением еды на столе и подносов у меня в гостиной – в общем, словно это что-то решило, что свет уже никому не нужен, потому что нечего всяким девицам шляться здесь, пока честные люди – и не люди – спят.

Меня вело любопытство и отчасти – желание делать все наперекор.

Я прошла мимо окон, отодвинула портьеру от одного из них – и увидела свое отражение в темном стекле, блики огня в глазах, искаженное темнотой лицо, почему-то показавшееся мне слишком несчастным и напуганным.

За окном, если всмотреться, можно было различить очертания гор и замковую стену, но я не успела всмотреться.

– Вы что-то ищете, миледи?

Я развернулась, испуганно вздохнув и чуть не погасив неловким движением свечи.

Сильвия стояла у меня за спиной, как всегда – прямая и высокая, как всегда – в темном платье. Волосы ее все еще были собраны в узел, скрепленный парой деревянных шпилек, похожих не то на сухие веточки, очищенные от коры, не то на тонкие белесые косточки.

Появилась она, конечно, абсолютно бесшумно.

– Решила… эм… проветрить голову, – соврала я.

– Вот как? – Она подняла одну бровь. – Прогулки с господином волшебником вам не хватило?

Мне осталось лишь прикусить губу и помотать головой, стараясь, чтобы чувство вины не проступило на лице, как свидетельство моего обмана.

Перед Сильвией мне почему-то стало очень стыдно.

Она вздохнула, словно бы все поняла.

– Идите спать, леди Лидделл, – сказала она мягко. – У вас был длинный день, и завтрашний, поверьте, вряд ли будет короче. Выспитесь хорошенько. – Она вежливо улыбнулась и проследила за тем, как я скользнула в сторону своих комнат. – И помните, миледи, я здесь, – добавила она, перехватив мой взгляд у двери. – Если что-то понадобится, вы всегда можете меня позвать.

***

Хёльда позволяла темноте смотреть через себя. За это темнота показывала ей самой то, что Хёльда не заметила бы. Не узнала бы, потому что смотрела бы не в ту сторону, в которую нужно.

Это был союз, почти партнерские отношения, как сказал бы кто-нибудь, кто смыслил в партнерских отношениях и в отношениях вообще чуть лучше, чем Хёльда. Сама Хёльда не называла это никак. Она вообще не задумывалась о том, что получает что-то взамен. Для Хёльды это было то же самое, что насвистывать мелодию, когда тебе весело, или пританцовывать, если ты слышишь музыку.

Или бояться, если страшно.

Удивляться, когда есть чему.

У темноты не было ни глаз, ни рта, ни носа, чтобы чувствовать запахи. Она не была ни злой, ни доброй, голодной и алчной она тоже не была. Темнота не была ничем, кроме себя самой, и Хёльда чувствовала ее внутри себя как нечто постоянное. Неизменное. Способное вернуть тебя к самому себе, куда бы ты сам от себя ни отошел.

Кто-то более умный, знающий мудреные слова, сказал бы про точку баланса, или про константу, или про что-то такое вот, но Хёльда предпочитала умным словам свои мысли. В ее голове их было много, этих мыслей, и не только ее собственных, но и тех, которые принадлежали другим – и были слишком громкими. Или слишком яркими.

Поэтому Хёльда не слишком любила быть среди людей, но сегодня – о, сегодня была особая ночь!