Ничто не предвещало беды. Почти год назад она осмелилась написать Андре Форжо, автору лучшего, по ее мнению, учебника по истории Латиерры для юных умов и нескольких жизнеописаний, которыми Джейна зачитывалась сама и рьяно рекомендовала своим ученицам в качестве полезного, но в то же время увлекательного чтения. В её первом письме было столько искреннего восхищения и сдержанного юмора в суждениях о мире, признался господин Форжо, отвечая ей, что он не смог пройти мимо, хотя не в его правилах отвечать каждому из поклонников лично.

У него был прекрасный почерк – ровный и четкий, с редкими щегольскими завитушками, которые совсем не мешали чтению, но украшали его.

И Форжо на портретах в книгах казался таким же. Прекрасным. Ровным. Сдержанным. Щегольский узел шейного платка выдавал в нем человека, который следит за собственной внешностью, а манера излагать мысли – что кроме внешности он следит и за своим умом, оттачивая его день за днем.

Их переписка с Джейной была активной и грозила перейти в нечто большее, чем полуофициальный прохладный обмен любезностями. В своих самых смелых мечтах Джейна представляла себя в роли музы и партнера, потому с радостью отвечала на вопросы Андре о Враньем Доле, школе, где она служила, о ее богатой истории и о мифах, которыми школа обросла, как старые камни – мхом.

Господин Форжо с радостью подхватил идею Джейны дать несколько советов ее юным подопечным, продемонстрировав, как она просила, мужской взгляд на важные для девиц этого возраста вопросы. Ироничные, немного слишком рациональные суждения Андре на жизнь, мир, искусство, людей, их чувства, нравы и чаяния нравились Джейне.

И когда он узнал, что на каникулах она будет в Маревельде с матушкой, которой нужно было навестить родню (участие Джейны в этом мероприятии было решено без обсуждений!), то предложил встретиться.

Даже поменял ради нее свой маршрут.

Сердце Джейны забилось сильнее, хотя, конечно, она не призналась в этом даже самой себе.

И вот теперь, устроившись на втором ярусе «Золотой ветви» – самого лучшего из всех приличных заведений, которые могла позволить себе скромная леди-наставница, желающая провести приятный вечер в хорошей компании, – Джейна Бронкль сидела напротив Андре Форжо и понимала, что разочарована.

Она ожидала увидеть прекрасного собеседника, умного, талантливого молодого мужчину с прекрасными манерами и тонкой иронией в каждом слове, той самой иронией, которой были пронизаны все его письма. Но перед ней сидел самовлюбленный светский красавец, лощеный, одетый по последней моде – ярко и слишком легко для Маревельда с его морем и ветрами, пронизывающими до костей.

Когда она вошла в зал и оказалась в поле его зрения, Андре в первый момент даже не заметил ее, просто мазнул взглядом, как по чему-то незначительному – и Джейна почувствовала себя так, как боялась себя почувствовать.

Тем, кто она есть, то есть – бедной учительницей в скромном платье, которое она надела сегодня, потому что во всех платьях своих кузин, предложенных тетушкой для выхода, рисковала замерзнуть.

Но, наверное, те платья куда больше подошли бы к костюму Андре. Точно так же девушка, которая носила бы подобное, куда лучше подошла бы самому Андре в качестве спутницы.

Так думала Джейна.

Коричневое шерстяное платье тем временем нисколько не мешало Андре заигрывать с ней.

И Джейна бесилась, сама не зная почему.

Он был обходителен и умен. Он много говорил о себе и мало – об истории и искусстве. Точнее, об искусстве он говорил, но исключительно в контексте себя и своих менее удачливых собратьев по перу. Это никак не походило на полные утонченного восприятия пассажи из писем, в которых он рассказывал ей о посещениях известных галерей и прочих достопримечательностей во время путешествий.

«Каменные храмы Кимри, – писал он как-то, – эти древние руины, покрытые льдом и мхами, вдохновили меня заинтересоваться прошлым этого мира».

За весь вечер он не сказал о храмах и истории ни слова.

Джейна скучала.

Андре рассказывал, как его принимали в домах благородных семейств, упоминал имена и приставки к фамилиям, стоимость картин в гостиных комнатах и украшений на дамах. Самих дам он тоже упоминал – и так, словно Джейна знала их поименно. Это не имело ничего общего с его взглядами на суетность светского бытия и недолговечность красоты внешней по сравнению с красотой души.

В бокале Джейны было полусухое белое вино – Андре выбрал его сам, и вино правда было прекрасным. Джейна не допила его только потому, что от вина она начинала краснеть, и это выдавало ее с головой. Сейчас очень хотелось выплеснуть содержимое бокала в лицо Андре, развернуться и уйти, но происхождение, род занятий и внутреннее убеждение, что леди так не поступают, останавливали Джейну.