Старейшине понравилось упрямство и старание, с которым молодой волшебник из чужих земель, где солнца мало и у людей слишком бледная кожа, проигрывал ему партию за партией. Он решил наградить противника, и с тех пор Кондор знал файризский язык так хорошо, что понимал тонкие метафоры древних мудрецов и несколько плетений, которые помогали работать с памятью и сознанием. Эти плетения он выучил, испробовав на себе, и не понаслышке знал, как трудно с ними и тому, кто плетет, и тому, на чью голову ложатся чары.

Господин Найам, так звали того старейшину, и его имя постоянно вылетало из головы Кондора, словно серая тень в балахоне жреца снова желала стать безымянной, как остальные тени, живущие в храме. Господин Найам решился показать им обоим, наследному принцу и его спутнику, сокровища древности. Эб-маэриф хранила в своей глубине погасший источник магии. Старые стены, камень, покрытый налетом мха, прохлада подземной тьмы – и светящиеся воды озера, вот что было в конце винтовой лестницы, уходившей вниз на тысячу шагов. Там, у озера, господин Найам сказал, что магия уходит из мира – медленно и неотвратимо, и то, что случилось далеко на западе, то, от чего бежали, как он сказал, эти два бледных мальчика, это нечто еще больше всколыхнуло процесс угасания.

Месяцы назад в подземельях эб-маэриф бушевала буря, светящаяся вода беспокоилась и тянулась по стенам вверх, оставляя мерцающий свет. Она отзывалась на другую бурю – на ту, которая выстраивала новые границы мира на поверхности, под темными небесами с другой стороны океана. Потом озеро успокоилось – и ушло под землю. Больше чем на два локтя. И продолжало уходить, словно источник, питавший его, иссяк или нашел новое подземное русло.

Если прислушаться, можно было различить звук, мерный, похожий не то на дыхание, не то на пульс где-то там, в глубине.

От воды веяло чужой волей, не злой и не доброй, равнодушной к маленьким человечкам, но сильной настолько, что пожелай оно, это вот пульсирующее там, под водой или в воде, чтобы земля задрожала и провалилась – она бы задрожала и провалилась.

Кондор коснулся воды, свесившись с края каменной лестницы, – осторожно, как если бы касался клавиш, не желая, чтобы раздался звук. Чужая воля заворочалась, прильнула к нему, как ленивая кошка, и, не найдя ничего для себя интересного, схлынула.

Это было так давно, что Кондору иногда казалось, что с того момента прошла целая жизнь, а он сам – уже совсем другой человек. И привычки тянуться рукой к чудесам, способным откусить тебе пальцы, у него больше не было. Почти.

То, что затеяли они с Даром и не только с ним, вполне могло оттяпать руку по локоть, но риск был оправдан.

Как обстояли дела с богами в другом мире, Кондор, увы, точно не знал. Ни первая, ни вторая гостьи, увы, не смогли рассказать ему хоть что-то, действительно стоящее внимания. Единственный вывод, который он сделал, заключался в том, что если тамошние боги и существовали, если они были способны на чудеса, то и их существование, и их чудеса давно превратились в фикцию, в сказки, в набор красивых историй, полных странной морали, перепутанных между собой.

В реальность здешних богов Кондор не просто верил – он о ней знал куда больше, чем иной истово верящий в Дюжину. Здешние боги оставили миру чуть больше, чем сколько-то слов и заповедей, больше похожих на своды правил, больше, чем память о себе. Можно ли было назвать это наследие чудесами, Кондор сомневался – он слишком многое знал о чудесах. Но, так или иначе, все, что оставила Дюжина, можно было использовать, если набраться наглости, смелости и знаний.

У Дара было достаточно наглости и смелости, у Кондора была и наглость, и знания, и уверенность в этих знаниях, у них обоих – то, ради чего все это делать.

Что-то чуть больше жадности и амбиций.

И если Кондор действительно понимал здешних богов, они – все Двенадцать – были бы не против.

***

Начинать стоило издалека, потому что такие вещи в лоб не выдают. К таким вещам нужно привыкнуть, осознать их, проникнуться, так сказать, исключительностью момента, а лучше – испытать все на своей шкуре. Тогда понимание приходит сразу, хочешь ты того или нет. Требовать от испуганной девочки, выдернутой чужой волей в другой мир, понимания и тем более принятия было бы жестоко.

Куда более жестоко, чем временно водить ее за нос, подсовывая выверенную, упрощенную и добрую версию реальности. В этой версии, конечно, несложно было найти несоответствия и начать сомневаться, но что поделать. Рано или поздно вопросы бы возникли, и на них пришлось бы отвечать.

– Я очень хочу знать, что со мной произошло.

Она снова смотрела как в тот первый вечер, настороженно и сердито. Она злилась и боялась, но голос звучал твердо, словно маленькая леди, наконец, нащупала твердую почву под ногами, и это дало ей сил.