Жажда больше всего действовала на стариков и молодых. В течение нескольких часов Нумидий раскачивался взад и вперед на корточках, жалобно постанывая, сопровождаемый плачем младенцев на руках, которые резали воздух, как лезвие ножа царапали кирпич. Где-то ночью жена Корвина сдалась перед совокупной пыткой криков своего ребенка и так крепко прижала его к своей груди, что ребенок задохнулся. Когда она обнаружила, что мальчик мертв, она стояла посреди комнаты, все еще держа его бездыханное тело, и выла, как волк. В конце концов Корвин осторожно взял ее за руку и, успокаивающе говоря, отвел в темный угол, где перерезал ей горло, затем лег рядом с еще теплыми трупами, вскрыл запястья и медленно истек кровью.

Валерий наблюдал, как разворачивается трагическая драма, и удивлялся, как мало она на него повлияла. Возможно, его разум был перегружен всем, что было раньше, и всем, что, несомненно, должно было произойти. Может ли запас эмоций человека быть израсходован так же, как он видел, как мужество иссякло у храброго человека? Корвин мог быть его другом; он вспомнил, как гордился оружейник амулетом из золотого кабана, который он изготовил для Мейв, и с какой любезностью преподал Лунарису урок смирения. Он никогда по-настоящему не верил, что ювелир был трусом. Корвин предал людей, с которыми служил полжизни, чтобы защитить свою жену и ребенка. Но сделало ли это его лучше или хуже?

— Валерий! — Он поднялся на ноги, чтобы ответить на зов Лунариса. Большая площадь в центре двери светилась ярко-красным в темноте, а пламя начало проедать щель между двумя дубовыми панелями. Дуб, который так долго их спасал, обуглился до черноты. Один удар тарана явно разбил бы его надвое.

— Готовьтесь, — торжественно сказал он.

Глаза Лунариса сияли на его почерневшем лице, как два маяка, покрасневшие и воспаленные от его постоянного бодрствования. Но Валерий что-то в них увидел – не послание, не веру. Качество? – он бы никогда не понял, если бы не знал, что это отражалось в его собственных глазах. Возможность умереть без сожаления: насладиться последними мгновениями жизни воина, зная, что был окружен другими воинами. Он вспомнил фреску, которую когда-то видел на стенах школы гладиаторов – меч в моей руке и друг рядом со мной – и впервые понял ее истинное значение.

— Все могло быть иначе, — сказал он. — Ты мог бы быть героем на Моне, а я мог бы пить вино в Риме.

Лунарис посмотрел в оранжевую тьму вокруг себя. — Я бы не хотел, чтобы было по-другому.

Валерий глубоко вздохнул, чтобы подавить то, что поднималось у него внутри, и кивнул Лунарису, чтобы тот разбудил уцелевших легионеров. Он снял доспехи и осторожно положил их рядом со шлемом. Остальные последовали его примеру. Никакая защита в этом мире не спасла бы их сейчас. Они будут сражаться до конца, но лучше смертельная рана и быстрая смерть, чем попадание в плен к повстанцам Боудикки. Крики Мессора все еще звенели в их ушах, и ни один из них не собирался разделить его судьбу. Как и все они, Валерий подумывал о самоубийстве, чтобы этого не произошло. Но он был солдатом, а солдаты не умирают, как овцы, и теперь, стоя среди них, он знал, что сделал правильный выбор. Он выстроил их в две шеренги и, играя, дергал портупеи и упрекал их за грязную форму. При этом он взял каждого из них за руку, и их худые, свирепые лица ухмыльнулись ему в ответ, зубы сверкнули в темноте, и он почувствовал, как внутри него поднимается гордость

— Для меня было честью служить с вами, — сказал он.

Они приветствовали его: хриплое «ура» из рвущихся от жажды глоток эхом отдалось от стен помещения и напугало мирных жителей, лежащих в своих покорных кучках. Он чувствовал кипящий прилив эмоций и любил их за это. Предвкушение битвы било в ушах гигантским барабаном. Если бы человеку пришлось умереть, он не мог бы умереть в лучшей компании. Сбоку от него шагнула фигура, и он обернулся и увидел Петрония с обнаженным мечом в руке, лезвие которого блестело от крови.

— Я не мог позволить им забрать ее, — выдавил он, и Валерий кивнул.

Дверь взорвалась внутрь, высыпав поток искр и пламени, за которым мгновенно последовала воющая волна воинов. Валерий убил первого человека одним ударом, но лезвий меча и наконечников копий было слишком много, чтобы сопротивляться, и они обрушивались на него со всех сторон шквалом яркого металла. Он услышал рядом с собой предсмертный крик Петрония, когда клинок вонзился в его по ребра. Ревя от боли и обезумев от страха и ярости, Валерий ударил рукоятью меча в кричащее лицо с дикими глазами. Удар оставил его правый бок открытым, и, когда он отпрянул назад, пытаясь парировать металлическое пятно, ударившее ему в глаза, он понял, что опоздал на мгновение. Яркая вспышка молнии взорвалась в его голове, и он почувствовал, что кувыркается во тьму. Смерть потянулась к нему, и он приветствовал ее. Последнее, что он помнил, было лицо из его самых страшных кошмаров.