Валерий замер. Он понял, что Креспо пытается спровоцировать его на драку. Другие солдаты подошли ближе, и их суровые глаза не отрывались от него. Если он отреагирует сейчас, несмотря на шансы дюжины или около того на одного, он может взять с собой нескольких из них, но, вероятно, не Креспо. А если он умрет, Креспо не может позволить себе свидетелей убийства римского трибуна, так что Мейв тоже умрет.

— Чего она стоит? — повторил центурион. Пока его пленница билась у него в руках, он провел руками по ее плечам, груди и ногам. — Неплохо. Я думаю, я мог бы получить ее для себя сегодня вечером. И после того, как я возьму ее, Веттий и его мулы тоже смогут получить ее. Тогда она будет пригодна только для собак, так что, может быть, мы ее тебе вернем.

Валерий похолодел, и его мысли переместились за пределы гнева в то место, где только кровь Креспо могла заплатить за унижения, которым подвергалась Мейв. Ее глаза умоляли его действовать. Его сердце подсказало ему прыгнуть через брешь и вонзить острие меча под подбородок Креспо в его мозг. Голова сказала подожди.

Гром заполнил его уши, и он задался вопросом, был ли это гром, который слышали чемпионы бриттов, когда бросались на римские щиты. Возможно, гром Тараниса, который послал их на смерть воина, не опасаясь того, что ждало их впереди. Но это был только грохот двадцати скачущих лошадей.

Валерий не оглядывался. Он слышал рваное фырканье скакунов, на которых тяжело ездили, и знал, что позади него теперь выстроился отряд фракийского кавалерийского крыла Белы. Выражение лица Креспо не изменилось, но люди вокруг него попятились от длинных кавалерийских копий.

— Пятьсот динариев.

Креспо нахмурился.

— Я дам тебе пятьсот динариев, — повторил Валерий. — Бери, или мы возьмем ее, и ты ничего не получишь.

Он увидел, как глаза Креспо считают копья позади него. Мейв сидела неподвижно, опустив голову, и он не мог прочитать, что было в ее глазах. В конце концов центурион резко рассмеялся. Он знал, что его перехитрили, но не видел смысла плакать из-за этого. Будет другой раз. Он позволил ей соскользнуть на землю. — Вы его слышали, пятьсот динариев за бриттскую шлюху, — крикнул он. — Если он не заплатит, его честь принадлежит мне, и я закопаю ее в своей уборной, где ей и место. Марш, ленивые ублюдки. Мы потеряли здесь достаточно времени.

Как только небольшой конвой скрылся из виду, Валерий спешился и помог Мейв подняться на ноги. Она стояла неподвижно, когда он срезал веревку с ее запястий, обнажив блестящую полоску окровавленной плоти. В ее глазах было невидящее выражение, столь знакомое легионерам, сражавшимся в самых кровавых стычках.

На обратном пути в Колонию она села в седло перед ним, и в какой-то момент ее тело начало неудержимо трястись. Она все еще дрожала, когда они подошли к вилле, которой когда-то владел ее отец. Он знал, что должен рассказать ей о смерти Лукулла, но боялся, что эта новость нарушит ее и без того хрупкую связь с реальностью. Жена Фалько ждала их, она очистила и перевязала раны Мейв, прежде чем положить ее в постель Валерия.

Пока она спала, он послал сообщение Кирану – и стал ждать.

Когда через два дня Мейв, наконец, проснулась, Валерий почувствовал в ней глубокую перемену, которую у него не хватило ума познать или понимания, чтобы приблизится к ней. Она вышла из спальни бледная и измученная, все еще в рваном синем платье, с темными тенями вокруг обоих глаз. Силы к ней заметно возвращались с каждой ложкой жидкого супа, который рекомендовала жена командира ополчения, но она не желала встречаться с ним взглядом и часами смотрела вдаль, словно что-то искала.

Валерий беспокоился о том, что не может связаться с ней, и к вечеру он больше не мог терпеть. Он взял ее на руки и держал, решив, что сейчас самое время сообщить ей о смерти ее отца. Но когда он вдохнул сладкий жасминовый аромат ее волос, она напряглась и начала вырываться из его объятий, извиваясь и царапаясь, заставляя его отпустить ее. Освободившись, она попятилась с выражением отвращения, которое превратило ее красоту в пародию на саму себя.

— Мейв, — взмолился он.

Она молча покачала головой, и из ее горла вырвался пронзительный стон. Одним движением она взяла перед платья двумя руками и разорвала его до талии. — Это то, чего ты хочешь, — прошипела она, наконец обретя голос, такой же надтреснутый и надломленный, как один из горшков, которые грабители уронили в атриум ее отца. — Ты хочешь этого. — Она взяла двойное изобилие своих грудей в руки и предложила их ему. — Ты заплатил за них. Ты заплатил за меня.

— Нет, — сказал он.