Я присела за стол Саскии в крохотном каменном алькове недалеко от выхода в кухню, и трактирщик задернул занавеску на толстых, как в примерочной, кольцах. Гомон зала притих, из кухни доносился звон посуды и перебранка поваров. Пахло пережаренным маслом. Центр стола занимало блюдо с сырами и кусочками кровяной колбасы. Саския разливала вино. Я отрицательно помотала головой, отодвигая свой бокал, но она требовательно сжала мою руку.

— Выпей со мной, Яна, — попросила она. — Мне по прежнему некому рассказать про мою болезнь, кроме тебя. Не с кем выпить за неё.

— Выпить за болезнь? — я непонимающе уставилась на Саскию.

— За любовь, Яна, — сказала она и подняла бокал.

Я пригубила вино. Совершенно точно весь Верген сошёл с ума, пока нас не было.

— Рассказывай, — произнесла я.

Сделав большой глоток, Саския грохнула полупустой бокал на стол. Тёмные глубокие глаза заблестели. Она ослабила ремни куртки, потом передумала, расстегнула и сбросила куртку на спинку стула, оставшись в расшитой по горлу белой рубахе. Приложила руку к груди:

— Боль. Я чувствую боль, которая всегда и везде со мной, — начала она перечислять симптомы, словно пациент на приёме у доктора. — День и ночь каждая частичка моего тела зудит: «Где он? Что ты сделала сегодня, чтобы быть вместе?»

Она сжала кулаки.

— Я потеряла сосредоточенность, мой разум блуждает — и это сейчас, когда только от остроты и быстроты нашего ума зависит будущее Долины Понтара!

Опустив взгляд, подрагивающими пальцами она затеребила вилку.

— Иногда я плачу…

Я мягко накрыла её ладонь своей.

— Нет, не жалей меня! Не то я опять… — слёзы всё-таки покатились по её лицу, но она не убрала руку. — Всего неделя, как он уехал, а я иногда будто вижу его. Иду по улице, он идёт рядом. Расчёсываю волосы в спальне, он в дверях. Когда совсем плохо, кричу: «Уйди!» и боюсь услышать в ответ, как он смеётся.

Саския смахнула слёзы салфеткой, и губы её растянулись в кривую усмешку.

— Барды поют, что любовь — это счастье, но если бы к этой так называемой любви вела дверь, я немедля захлопнула бы её и заперла на ключ!

Я продолжала держать её руку и успокаивающе поглаживала по тыльной стороне ладони.

— В тот раз я не сказала тебе, кто причина моей болезни…

— Я знаю, — ответила я.

— Знаешь? — бледное лицо Саскии пошло красными пятнами. — Иорвет проговорился?

— Нет, я догадалась.

— И что ты скажешь? — голос её зазвучал повелительно.

— Скажу, что я тебя понимаю, — ответила я. — А ещё скажу, что это пройдёт. Когда-нибудь эта боль устанет и уйдёт.

Я знала, что лгала. Саския покачала головой.

— Я — дракон, и если уж что-то втемяшилось мне в голову…

— Это уж точно, — подтвердила я, вспомнив её отца.

— Ждать — не вариант! Мне нужна помощь, твоя помощь. Мне нужно, чтобы не болело!

— Саския, я могу выслушать тебя, если от этого тебе станет легче. Но я не могу помочь.

— Ты можешь! — сердито сказала она, выдернув руку, и стукнула кулаком по столу так, что подпрыгнули вилки. — Ты человек, как и он, ты должна знать! Что делают человеческие женщины, чтобы завоевать своего мужчину?

Я упрямо покачала головой, и её глаза полыхнули гневом. Неожиданно она подалась вперёд, схватила обеими руками за ворот моей куртки и притянула к себе.

— Что. Делают. Женщины? — проговорила она мне в лицо.

— А он вообще знает, что ты женщина?! — воскликнула я и вырвала ворот из её рук.

Саския замерла и медленно осела на стуле.

***

Тишина и ночной воздух остужали гудящую после грохота таверны голову. События сегодняшнего дня слепились в мутную мешанину из взбудораженных свадьбой краснолюдов, гордых скоя’таэльских командиров, беседы с Саскией и развороченного могильника с трупоедами. Заказ на кургане неожиданным образом успокаивал — там был план и там я знала, что делать. Свадьбу и скоя’таэлей я постаралась выбросить из головы — то была не моя забота и ни на что повлиять я не могла. А вот Саския… Перед уходом она вытрясла из меня обещание хотя бы подумать над её словами и смотрела так, как потерпевший кораблекрушение следит за удаляющимся одиноким парусом.

Что я могла ей сказать? Что сделать? «Ничего», — раздражённо думала я, шагая по тёмным переулкам. Я знала эту боль — ноющую и постоянную, будто позвонок не на месте. Я понимала её любовь — этот океан, в который она не могла войти, потому что для этого нужны были двое, а она лишь слушала шум прибоя. Я не могла ей помочь. Я купалась в этом прибое.

Захлопнув за собой дверь квартиры, я, не раздеваясь, уселась медитировать. Постепенно клубок в груди распустился, сознание успокоилось. «Я сделаю всё, что смогу, — решила я. — А что не смогу — не сделаю!» Повторяя про себя эту не отличающуюся глубиной, но дающую почву под ногами мысль, я долго смывала с себя пыль сегодняшнего дня и запах таверны с волос и тела, потом подбросила поленья в остывший камин и легла на кровать.