Граница занимала небольшой пятачок земли радиусом примерно в полтора метра. Часть границы проходила через клумбу — по случаю осени уже перекопанную и освобожденную от цветов — Елена лично участвовала в ее облагораживании каждый год. Этот не был исключением. На перекопанной земле не оказалось ничего, похожего на следы. Как и на траве, покрытой белесым ковром росы.

— Не может быть, — прошептала Елена Михайловна.

Муж кивнул, и они снова, сантиметр за сантиметром осмотрели всю границу и газон вокруг нее.

— Но я слышала, — снова прошептала Елена Михайловна.

Муж снова кивнул, закрыл глаза и шумно втянул воздух, как большая собака. Елена Михайловна отошла на несколько метров от него и сделала то же самое. У них обоих было острое обоняние, выходящее далеко за границы чувствительности обычного человека к запахам.

Цветочный народ пахнет медом и сладкой цветочной пыльцой, их запах всегда долго держится в воздухе. Так обычно их и выслеживают. Но… парк пах как и должен пахнуть парк в середине осени. Сыростью, мокрой опавшей листвой, начавшей разлагаться, немного плесенью и землей. Ничего особенного.

Они снова медленно прошли вдоль границы, внюхиваясь, вслушиваясь, рассматривая каждый кустик, каждый комок земли. Ни единого следа.

— Не понимаю, — наконец, сказала Елена Михайловна, останавливаясь.

— Я тоже, — сказал муж. — Давай обойдем парк. Где-то должны быть следы.

Елена Михайловна кивнула. Если предположить, что цветочная тварь пересекла границу в прыжке, чтобы не оставлять следов, далеко уйти она все равно смогла бы. Переход оглушает даже их. Тварь могла затаиться в тихом углу парка. Или в беседке. Идти сразу в город, к незнакомым людям не в привычках цветочного народа. В первые дни после перехода они осторожничают, приглядываются, изучают мир. В этот момент их особенно легко взять. К тому же, в местном воздухе слишком много свинца и дыма, а цветочные твари этого не выносят. Так что искать, искать и искать.

Они разделились. Прочесывать территорию Елена Михайловна умела и любила. Она увидела многое, чего не заметили бы обычные люди. Но ни следа того, кого она искала. Она верила себе, своим глазам, своему обонянию. Она знала, что ничего не могла пропустить. И все равно обошла свою половину парка по второму разу.

Муж вышел к границе одновременно с ней.

— Пусто, — сказал он, хотя мог бы и не говорить.

Елена Михайловна вздохнула.

— Я подумал… может быть, это был прорыв с нашей стороны? — спросил муж. — Может быть, кто-то ушел?

— Кто? Ходить через границы умеют только цветочные твари.

На самом деле, охотники тоже могли нырнуть в прореху во время охоты. Но сами открывать границы не могли. Для Елены Михайловны это был единственный непонятный момент в их истории — как охотники расселились по мирам, как узнавали друг друга и передавали знания, если не умели путешествовать? Разве что некоторые умели. Но не она. И она не знала никого, кто умел бы. Может быть, раньше?

— Птица, зверь, — безнадежно сказал муж.

— Воробьи да вороны, — проворчала Елена Михайловна. — Ты же знаешь, это байки. Ни воробьи, ни гагары, ни козодои — никто из них не может нарушить границу.

Муж положил ей руку на плечо, притянул к себе.

— Мы все равно найдем эту тварь. Ты же знаешь.

— Да, — согласилась Елена Михайловна. — Конечно, найдем.

Жаль, что не получилось быстро. Но медленную охоту она тоже любила.

Часть 2. Естественный отбор. Глава 1. Шестое чувство

Я проснулась без будильника. Чувство времени вернулось ко мне совсем недавно, недели две назад. И когда я, открыв глаза, первый раз поняла, что знаю до секунды, сколько сейчас времени, я по-настоящему обрадовалась. Хотя искренне думала, что это уже невозможно.

Нет, в первое время после перехода я ждала, что вот-вот ко мне начнут возвращаться все мои чувства и способности. Но день шел за днем, месяц за месяцем… Ожидание сменилось верой, вера — надеждой, а потом угасла и она. Не знаю, почему я выжила в то темное время — спасла ли меня клятва, или Софья Степановна — женщина из дома-интерната, которая взяла меня на работу без документов, без рекомендаций, без жилья. Последнее, впрочем, меня волновало мало, я могла бы продать одно из своих оставшихся украшений и снять комнату где-нибудь рядом с интернатом, как уже делала сразу после перехода. Но Софья Степановна выделила мне место в комнате для персонала, так что на одну бытовую проблему стало меньше. Я ухаживала за стариками, мыла их, кормила, меняла одежду, слушала их разговоры… И плакала от бессилия, что не могу почувствовать, что у них болит, не могу ничего изменить, исправить. Потому что раньше — смогла бы. Мне не хватало этих способностей, как воздуха, как воды, как света.