— В боксе, по крайней мере, с брусьев и с турника не свалится, — пробовал заступиться па, но ничего не вышло, у мамы началась очередная антиспортивная истерия.

— Я приняла решение! И не надо со мной спорить. В школе у тебя есть физкультура? Достаточно. Я места себе не нахожу, пока ты вечером один едешь с пересадкой через весь город!

— Кто же вас просил переезжать из центра?

Тут уже папа, считавший получение трёшки личной заслугой на уровне взятия Рейхстага, не на шутку взбеленился, обозвал меня «неблагодарной скотиной» и даже замахнулся, но отступился, заметив, что я рефлекторно поднял руки и встал в стойку.

— Ясно. Возвращаясь к напечатанному. Завтра же прошу в «Динамо» направление в спортинтернат. Только после таких проводов, дорогие родители, прошу не рассчитывать, что намерен вас навещать по воскресеньям.

— Это Коган, жидовская морда, тебя настропалил? — продолжал полыхать отец.

— При чём тут Коган? Мама обещала, что не будет препятствовать моим поездкам в центр — на «Динамо» и в институт физкультуры. Хоть это долго, неудобно, а больше всего не хочется возвращаться на эту вонючую окраину.

— Ты мне поговори…

— А я скажу. Не сильно хочу возвращаться в твою чудесную трёхкомнатную, где меня не понимают, не радуются успехам, не хотят даже слышать о деле, которому намерен посвятить жизнь.

Я развернулся и отправился к себе, раздумывая, сейчас начать собирать вещи или потом, но отец набросился на меня прямо в коридоре, пытался ударить, дико взвыл, когда перехватил его руки, начал пинаться… Мне ничего не оставалось, как заломать ему руку за спину милицейским захватом.

— Мама, звони в милицию, а лучше в психбригаду. Член парткома БГУ пытается избить двенадцатилетнего сына.

Снизу только булькало: «сволочь», «паразит», «нахлебник»…

— Отпусти его.

— Видишь, что ты наделала своей истерикой и очередным «никакого бокса»?

— Но я же о тебе забочусь! Спорт опасен! Он разрушает здоровье!

Выписал ногой папаше под зад, чтоб не мешал разговору взрослых. «Сволочь» и «паразит» уже доносились скорее как рыдания, а не участие в общении.

— Приходи к нам в секцию и посмотри на моего тренера. Того, кого это… — я свободной рукой указал на скрюченного научного коммуниста. — Кого этот недоумок обозвал «жидовской мордой». Коган на пять лет его старше, на ринг вышел до войны. А выглядит лет на двадцать моложе, чем это беспомощное, болезненное, рыхлое чмо. Да, профессор? Попробуй Когану в лицо сказать про «жидовскую морду» да при свидетелях. Учти, сломанная челюсть медленно срастается.

Профессора ему ещё не присвоили, только представили. Но он теперь порой даже мусорное ведро отказывался выносить, важно задирая нос: я — профессор.

Затих. Совсем. Я позволил ему распрямиться и легонько толкнул в сторону их спальни.

Сам не успокоился.

— Приходи в институт физкультуры, ма. Наша тренер по гимнастике, ей под шестьдесят, фигуру сохранила — твои сверстницы обзавидуются. Тренеру Киму под семьдесят, а он в соревнованиях участвует. Я этого хочу, а не гипертонию и отдышку к пятидесяти.

— Ты папу обидел…

— Папа полез ко мне драться. Я — не Иисус Христос, чтоб подставлять правую или левую щёку.

Она, наверно, вспомнила разбитую кулаком разделочную доску, представив, что будет с лбом её супруга.

— Всё равно… Он — твой папа! Он тебя содержит, любит, заботится. Извинись перед ним!

— Мама, ты затеяла скандал. Из-за твоего «никакого бокса!» всё началось. Тебе и объясняться с ним. А что до «содержит», записывайте расходы. Считайте, что дали мне кредит. С первого заграничного турнира возмещу, мы будем в расчёте и не в претензии друг к другу.

Я прошёл в прихожую, позвонил бабушке и обрисовал ситуацию. Попросился пожить несколько дней, пока решу с интернатом. Та ничего не пообещала, сказала передать трубку маме. Их разговор слушать не стал, вернувшись к себе.