После того, как все разошлись по домам с похорон, а мои сестры ушли, чтобы обниматься со своими мужьями и детьми, я поехал с мамой. Мы сидели за обеденным столом, погруженные в печаль, и она сказала: — Возвращайся домой.

Это не было предложением или мольбой. Это был приказ. Ультиматум.

Первое, что пришло мне в голову, было то, что если я вернусь в Браунинг, меня не будет в Ларк-Коув, чтобы мельком увидеть Софию, если она когда-нибудь приедет в гости.

Несмотря на то, что наш последний телефонный разговор был концом, мое разбитое сердце крепко держалось за крупицу надежды.

С каждой секундой она угасала. Меня не будет здесь, когда София Кендрик в следующий раз приедет меня навестить. Я вернусь в резервацию. Если я не хотел отстранить маму и сестер еще дальше, мне нужно было переехать домой.

Я достал еще пять бутылок, вытирая пыль, вероятно, в последний раз. Я ненавидел оставлять Джексона и Тею в беде, но разве у меня был выбор?

Ждать, пока мама умрет? Ждать очередного телефонного звонка или неожиданного сердечного приступа? Если я не вернусь, позовут ли они меня на следующие семейные похороны? Или я стану следующим Ксавье?

По крайней мере, у него была жена.

Почему я должен оставаться в Ларк-Коув, когда у меня нет никого, кроме моего дяди?

Возможно, мне потребуется некоторое время, чтобы найти работу, но в конце концов что-нибудь да подвернется. Я бы ездил туда и обратно, чтобы управлять своей собственностью до тех пор, пока это имеет смысл. Может быть, я бы продавал их один за другим, если бы рынок не упал.

Мне пришлось бы найти кого-то другого, чтобы доставлять Артуру нездоровую пищу каждую неделю.

Закончив с полками у одной стены, я перешел к другой и начал вытирать с них пыль. Я работал быстро, надеясь, что у меня будет время сделать генеральную уборку в том шкафу, куда мы сложили все лишнее. Я бы хоть раз избавил Тею от этого.

Убираясь, я попрощался с баром «Бухта Жаворонка». Я впитал все это в себя, зная, что это место будет моим убежищем недолго. Здесь я нашел спасение. Я нашел работу.

Я нашел семью.

Но пришло время мне вернуться домой, к моей настоящей семье, к людям, которые разделяли мою кровь и имя. К людям, которых я бросил во имя свободы.

Кандалы сомкнулись вокруг моих лодыжек при мысли о том, чтобы собрать свои вещи и покинуть свой дом. Железные наручники обхватили мои запястья.

Но я бы научился терпеть их. В память о папе я бы нашел способ носить эти цепи.

Дверь позади меня открылась. Я поставил последние несколько бутылок на место и повернулся, чтобы поприветствовать своего клиента с тряпкой для пыли в руке.

— Добр…. Пета?

— Привет. — Она помахала рукой и прошла через зал, осматривая бар по мере приближения.

— Что ты здесь делаешь? — Я отбросил свою тряпку.

— Я хотела проверить, как ты. Вчера нам не удалось поговорить.

Пета разыскала меня после похорон. Я стоял с Хейзел и Ксавье на кладбище. Ветер дул сильно, кусая нашу кожу, так что мы недолго задержались у папиной могилы.

Пета была одной из немногих на службе, кто был мил с моим дядей. Она приветствовала его и Хейзел с улыбкой, которая значила для меня больше, чем она могла представить. Затем она выразила мне свои соболезнования и обняла меня со слезами на глазах.

— Милое местечко. — Пета выдвинула стул напротив меня и села.

— Могу я предложить тебе что-нибудь выпить?

Она кивнула.

— Мне кока-колу, пожалуйста.

— Без льда? — Пета всегда ненавидела лед в своей газировке.

— Ты помнишь.

Я пожал плечами.

— Ты единственная женщина в мире, которая предпочитает теплую газировку холодной.

— Я не возражаю против холода. Я просто не люблю лед.

Я наполнил ее стакан, отказавшись от соломинки, потому что она их тоже не любила. Затем я поставил его на стол и обошел бар сбоку.

Она осталась на своем месте, когда я обнял ее и устроился на табурете рядом с ней.

— Как ты держишься? — Спросил я.

— Я должна была спросить тебя об этом.

— Я в порядке.

— Нет, это не так.

— Хорошо, — признал я. — Нет, это не так.

Ее темные глаза встретились с моими.

— Когда-то давно ты разговаривал со мной. Ты все еще можешь.

— Когда-то давно.

Пета была тем человеком, которому я доверял, когда злился на кого-то в школе, или расстраивался из-за оценки, или злился из-за судьи на баскетбольном матче. В обычных школьных проблемах она была моим доверенным лицом.

Но я никогда не говорил с ней о том, что имело значение. Я никогда не делился своим желанием покинуть резервацию или своей потребностью увидеть мир и вырваться на свободу. Тогда она понятия не имела, насколько сильно я чувствовал себя подавленным и загнанным в ловушку, даже будучи подростком.

С настоящими проблемами, С настоящими чувствами я обращался к Ксавье.

И Софие.