А дальше наступало, пожалуй самое любимое мое время, сперва я пробовала делать это в моем кабинете, но Ольгерд очень сильно возражал, поэтому, прихватив на поднос кувшин горячего взвара и тарелку теплых пирожков, я шла в кабинет Ольгерда, где мы прямо на письменном столе, пренебрегая кучей условностей, пили чай, обсуждая всякие бытовые мелочи, потом Ольгерд продолжал работать с бумагами, а я садилась к окну и вязала ему теплый толстый свитер.

В этой уютной монотонности, когда один день почти точно похож на другой, когда нет изнуряющего труда, пеших переходов, голода, а все делается легко, в охотку и в приятной компании мужа, есть особая, завораживающая прелесть.

Снег уже лежал плотной пеленой, и только черные силуэты деревьев разбавляли эту ослепляющую белизну. Эти дни чем-то напоминали мне бесконечную нитку жемчуга, с абсолютно ровными, идеально подобранными бусинами.

Мне казалось, что в этой зимней сказке я смогу жить бесконечно долго и бесконечно счастливо, просто существуя рядом с Ольгердом и дыша с ним одним воздухом, слушая ночами ровное биение его сердца, и, иногда, думая о том, что, пожалуй, артефакт с желтым камнем пора отправить на хранение в шкатулку.

Возможно, мы бы так и дожили до весны, если бы не наша привычка к конным прогулкам по утрам.

Все сказки имеют печальное свойство очень быстро кончаться.

Наша завершилась прекрасным зимним утром, когда легкий морозец так славно пощипывал за щеки, когда я первый раз почти выиграла небольшую скачку у Ольгерда, и, смеясь, угрожала ему завтра выиграть всенепременно. Когда мы проехали примерно километра полтора спокойным шагом, чтобы дать передохнуть Снежинке и Мраку.

Мы двигались по старой, давным-давно заброшенной дороге. Снежный покров достигал уже сантиметров десяти и по бокам были нанесенные ветром небольшие сугробики, но старая магия, вплетенная в дорожное полотно, почти не давала снегу возможности занести путь. Однако, местами белые кляксы снега все же пятнали серое полотно.

Женщину мы увидели одновременно. Шла она с той стороны, где не было поселений. Странная фигура, закутанная в какие-то непонятные тряпки, сгорбленная и неловкая.

Когда Ольгерд показывал мне карту наших земель, он объяснял, что там – самый безопасный участок границы.

- Смотри, - он вел пальцем по карте, - вот здесь морской пролив не такой уж и большой. Если плыть от этого берега по прямой, то до Шарийского Хараджа около трех дней пути. Говорят, когда-то, несколько столетий назад, здесь был удобный морской путь, но, когда открыли портал и начался Исход, береговые линии очень сильно изменились. Теперь к берегу ни одно мало-мальски большое судно подойти не может – все дно усыпано подводными скалами. Раньше на берегу, вот здесь, - он постучал пальцем, отмечая некое место на границе суши и моря - как рассказывают, был хороший портовый город и несколько сел, но, когда в этих краях резвилась Тьма, люди ушли оттуда.

Так что первая моя мысль, когда я увидела закутанный в странное тряпье женский силуэт, была именно о том, что она – жительница Шарийского Хараджа.

Мы переглянулись с Ольгердом и дружно поторопили коней. До путницы оставалось метров триста, когда она, пошатнувшись, просто села на серый камень дороги, даже не пытаясь встать. Теперь уже было видно, что она не горбата, просто за спиной тащит какой-то мешок.

Подъехать совсем близко к ней Ольгерд мне не позволил. Метров за двадцать до нее он поймал мою Снежинку за поводья, коротко скомандовал:

-  Лонг, Верн – останьтесь с санги Алуной.

Сам он с четырьмя оставшимися солдатами продолжил путь.

Я и моя охрана находились слишком далеко, кроме того, крупы коней загораживали от меня и женщину, и Ольгерда. Потом я увидела, как один из солдат скинул плащ, путницу завернули в него, подняли на руки и Волт, у которого был самый сильный и массивный конь, настоящий черный великан с роскошной гривой, посадил женщину перед собой, не давая ей упасть.

Один из наших спутников приторочил к седлу ее мешок – тяжелый и совсем не маленький. Домой мы возвращались весьма спешно – женщина была без сознания. Я успела только заметить, что это молодая худощавая брюнетка и одежда на ней принадлежит не селянке. Из-под слоя солдатского плаща и слоя каких-то серых лохмотьев виднелся край бархатного платья, расшитого золотом. Похоже, тряпье она накинула на себя просто для тепла.

После того, как горничные устроили девушку в одной из гостевых комнат, и санги Брон начала распоряжаться, требуя горячей воды, настоек для растирания и крепкий бульон, чтобы напоить ее, когда очнется, а спешно отправленный за лекарем солдат уже отбыл, Ольгерд попросил  нашу экономку зайти в кабинет, как только она освободится. Санги Брон покивала головой и снова начала отдавать приказы.

Мы уже закончили завтрак, когда санги пришла в комнату с докладом. Я налила ей чай и подвинула теплые еще булочки.

- Бедняжку зовут Эльда шан Харши, – санги Брон жалостливо покачала головой и продолжила – она, слава Силе, пришла в себя. И замуж-то она вышла всего семнадцать дней назад и это было ее свадебное путешествие с мужем – бедолага погиб у нее на глазах. Бедная девочка!

- Как она попала сюда? - спросил Ольгерд.