«Не выбросили флажков, — глядя на застывших без движения рефери, подумал я. — Видели, как тяжело я взял штангу. Думают, не толкну, не вынесу ее на руках. Ну еще посмотрим…»

А с этим и правда могли быть сложности, учитывая, кто сегодня главный судья-рефери. Одно неверное движение при позиционировании штанги, и он может попытаться зачесть его неудачной попыткой толкнуть.

Выдерживая тяжесть железа, я перехватил хват так, чтобы удобнее было толкнуть. Потом медленно спустил штангу с ключиц, чтобы было не больно ее держать. Вдохнул воздуху и… толкнул. После тяжелой натуги, на одно мгновение, пока штанга была в полете и мое тело с ней связывали только руки, я почувствовал облегчение. А потом железо снова упало на меня, стало давить, нагружая спину, ноги, а теперь и руки.

Вставив локти и держа штангу над головой, я собрал ноги из ножниц в правильное положение.

«Да чего ж он не сигналит?» — пронеслось в голове.

А Никто из тренеров и правда до сих пор не просигналил. Потянулись те самые долгие три секунды. Гришковец смотрел строго, напрягся, привстав на стуле. Потом, внезапно, бросил взгляд к столикам жюри, на Максима Валерьевича.

«Думает, что не удержу, — промелькнуло в голове. — Выжидает».

А держать и правда было тяжело. Все тело гудело под весом штанги.

Наконец, судьи почти синхронно подняли флажки. Белые флажки.

— Вес взят, — сказал как-то хмуро Гришковец. — Опустить.

Когда я бросил штангу, придержав ее, чтобы не сильно грюкнула о помост, зал разразился овациями. Люди зааплодировали мне, видя, с каким трудом было проделано упражнение с этим весом.

Улыбаясь, я почувствовал давно забытое ощущение. Ощущение, когда ты вырываешь победу. Пусть и сегодня эту победу я вырвал у самого себя. Улыбаясь, я вскинул руку в победном жесте. В зале раздался радостный свист.

Когда я спускался с помоста, на мгновение оглянулся. Темный как туча Гришковец сидел на своем месте в мрачной задумчивости.

— Ты толкнул ее! Толкнул ее, Вова! — подскочил ко мне дядя Костя, как только я подошел к выходу из зала.

Искренне рассмеявшись, тренер потормошил меня за волосы.

— Молодчина!

— Без вас бы не вышло, — с улыбкой сказал я.

Когда я вошел в разминочную, ко мне тут же подбежали ребята из нашей спортшколы.

— Ну красавец! — Разулыбался мне Сережа, — вот это скачек в весе! С пятидесяти, до пятидесяти семи! Вот ты даешь!

— Ну. — Кивнул Тима, поправляя пластырь на сорванной мозоли, — На последнем подходе. Прям как в кино.

Ребята с нашего спортзала принялись похлопывать меня по спине, поздравлять:

— Разряд твой!

— Красавец, Медведь!

— Как ты ее? Как ты ее, эту тяжелую железяку, а⁈ На первых же соревнованиях!

Только Марат Кайметов, что еще не дождался скорой, и сидел в одиночестве на лавке, едва не в углу, поднял на меня взгляд своих блестящих от сдерживаемых слез глаз. В них явно читалась настоящая ненависть.

* * *

— Дядь Петь, вы же обещали!

Рыков, нервно топтавшийся на месте, сплюнул себе под кеды.

В тренировочном зале вовсю готовились к награждению юных спортсменов: убирали спортивный инвентарь, в котором больше не было необходимости, складывали на помосте пьедестал для победителя и призеров.

У судей было немного времени, перед началом награждения, и Рыков с Гришковцом встретились на улице. Времени подходило семь вечера, и сумерки уже давно перетекли в раннюю вечернюю темноту.

На широком, асфальтированном дворе спортшколы олимпийского резерва горели фонари, освещавшие территорию.

Гришковец, не ответив сразу, закурил. Всмотрелся в темно-синее, почти черное небо.

— Что мог, Вадик, я сделал. Секретарь уставился на Медведя во все свои четыре глаза, если считать с очками. Да и придраться в этот раз было не к чему. Мальчишка проделал упражнение без запинки.

— Он травмировал мне Кайметова… Видел таблетки в раздевалке…

— Таблетки… Что тебе эти таблетки? Их вон, все кому не лень принимают.

— Дядь Петь, дети — не все. Тут по головке не погладят…

— Не погладят, — согласился Гришковец, подумав пару мгновений. — Ну, Вадик, тут ты сам на это пошел. Кто ж тебе виноват? А я не стану рисковать карьерой ради одного мальчишки. Слишком опасно было на последнем подходе его… Того… Иващенко пристально следил за Медведем в этот раз. Боюсь, мог даже что-то заподозрить.

Вадим смолчал. Неприятная, мерзкая обида поселилась у него в душе. Обида, которой удержать он все же не смог.

— Вот уж да, — решился он.

— Что?

— Вот уж, правда, судейство — риск большой. Особенно такое, какое вы проводите.

— Это ты о чем? — Нахмурил густые брови Гришковец.

— А если кто узнает? Это ж придется результаты всех соревнований отменять. Вы, ведь, все потоки судите.

— И как же, извини пожалуйста, кто-то узнает?