Как я и подозревал, ничего особенно интересного я не увидел. Многое находилось в мешках, и чтобы дать мне разглядеть, складовой долго возится с верёвочками, аккуратно их развязывая, а потом также долго завязывая. Специально затягивал время, гад, и этим он ещё более возбудил у меня подозрения.

— Покажите мне журнал, в котором приходуются поступления, — решил зайти я с другого края.

Журнал принесли. И тут бардак. Вот запись: «Три мешка одежды». Что за одежда, сколько её там, какого размера, — информации нет. Или вот: «сундук со столовым сервизом из восьмидесяти трёх единиц на двенадцать персон». Очень информативно. Из чего он сделан, этот сервиз — из фарфора или серебра? Но больше всего меня удивили другие записи: сабля, шпага, трость... и очень многое без подробного описания. Лишь иногда стояли заметки типа «в дорогих ножнах с потёртой перевязью».

Блин-компот! Да я готов хоть сейчас отказаться от будущего престола и пойти работать сюда главным кладовщиком. Ответственности почти никакой, а способов нажиться — множество. Понятно, что придётся делиться с подчинёнными, да и с охраной, но вот суммы, вырученной от продажи только одной такой золочёной сабли, хватит на год безбедной жизни возможных подельников.

Если на складе всё так устроено, то что творится на других этапах передвижения улик? Какая-то часть наверняка просто не доезжает до подобных мест, оседая в карманах и сундуках сыскарей. Другая часть будет подменяться на этапе доставки до аукциона. «Везде воровство, лесть и предательство», — сказал кто-то, и я с ним полностью согласен.

В общем, вышел я со склада несолоно хлебавши. Ладно, будет теперь чем занять Верёвочкина. Чувствую, ему придётся снова увеличивать штат подчинённых. Хотя, проще обработать пару обычных кладовщиков, посулить им более высокие должности и оклады, и пусть они сдают всю эту контору. Вот только проблема в том, что уйдёт куча времени и сил на этот один склад, а подобных по Империи, скорее всего, не мало. Надо менять саму систему, систему отчётности. Ну и постоянно устраивать ревизии. Понятно, что воровство и бардак не прекратится, но хотя бы уменьшится. Иначе это всё и дальше будет развращать людей, которые в иных условиях и не подумали бы протянуть свою лапу к чужому. И отговорки-то какие придумали: «Мы не можем позволить делать подробные описания, поскольку учётных книг тогда много потребуется!»

Смысла всё высказывать министру я тоже не видел. Он лишь осуществляет общее руководство и такими мелочами, не занимается. Это как генералу выговаривать, что в какой-то роте повар не докладывает солдатам масло. Воровство даже повальными посадками не прекратить, поскольку возможная выгода намного превышает риски. Ну, посадят проворовавшегося кладовщика лет на десять. Так он потырил столько всего, что хватит до самой смерти не только его жене и детям, но и внукам. Каждый год в Китае показательно расстреливают по тысячи чиновников, а их меньше так и не становится. Надо обязательно вводить конфискацию имущества не только проворовавшегося чиновника, но и его жены и детей, и внуков, если они не докажут, что купили в соответствии со своими доходами. Вот тогда точно задумается, да и родственники, если они не при делах, сдадут. Жестоко? Да. А иначе, никак.

Граф Паисий Браницкий, глава столичного сыска на эти мои размышления долго не отвечал, периодически поднимая на меня свои глаза и снова опуская.

— Не слишком ли жёстко, Ваше Высочие?

— Слишком и жёстко, князь, — согласился я. — Может, тогда посоветуете как-то иначе извести воровство?

Чиновник промолчал.

— Вот сами посудите, Паисий Олимпиевич. Я пробыл на складе полдня и пришёл к убеждению, что если прямо сейчас объявить обыски в домах кладовщиков, то там найдётся немало, что они на своё жалование приобрести не могут. Если ещё и в банках столичных спросить об их вкладах, то наверняка найдутся суммы немалые.

Граф продолжал молчать.

— Мне кажется, что вы не согласны. Хорошо. Давайте проведём такие обыски, и если ничего не будет найдено, то я из своих личных средств выплачу каждому незаслуженно подозреваемому годовое жалование, — пошёл я ва-банк. — Что скажете?

— Возможно, что-то и будет найдено, но другие будут обижены подозрениями.

— Не будет никаких других, граф, — махнул я рукой. — Просто потому, что обыски пойдут дальше... в смысле, выше.

Браницкий вскинул бровь.

— Да, граф, да, — кивнул я. — Не бывает такого, чтобы подчинённые воровали, а начальство ничего об этом не знало. Погодите... — поднял я предупреждающе руку. — Я не обвиняю конкретно вас, Паисий Олимпиевич, во всём этом. Даже ваших непосредственных помощников не обвиняю.

Я выдержал паузу, во время которой успел заметить, как черты лица главы столичного сыска начали разглаживаться.

— Мне хочется только, чтобы всего этого бардака стало меньше. Мень-ше. Я не собираюсь грозить карами, поскольку понимаю возможные причины, побуждающие их воровать у государства. Не соглашаюсь с ними, конечно, но понимаю.

— И что вы предлагаете конкретного, Ваше Высочие!